Вы думаете, что знаете человека, который живёт рядом с вами? Полагаете, что в шорохе ночи можете угадать его шаги, и шелест голоса за дверью, и запах волос? На ощупь, с закрытыми глазами, самыми кончиками пальцев провести по изгибу ушной раковины – и замереть от блаженной радости узнавания?
Наслаждайтесь последними мгновениями обмана! Вы никогда не узнаете, кто рядом с вами. Вы можете лишь прикоснуться к бездонной тайне другого мира – мира чужого человека, если вам позволят. Близкий всегда чужой. Его близость зависит лишь от малого отрезка времени, когда ваши с ним орбиты пересеклись, всё остальное – иллюзия…
Наверное, надо было начать именно так.
В глухую ноябрьскую ночь, когда ветер ковыряет оконные щели, на двадцать девятый день своего существования эмбрион Виктора Мосса почувствовал толчок и сильную боль. Его крохотное сердце, размером с маковое зёрнышко – какое бывает у простейших червей, – вздрогнуло и на миг перестало биться, словно окаменев. Холод железа коснулся головы, из которой Мосс состоял почти полностью, и волна качнула с такой мощью, что он перевернулся. Его брат-близнец, отделённый от него лишь тонкой мутной плёнкой, дёрнулся и ушёл в тёмную пасть трубки, как пиявка уходит в пробирку. Когда железо вернулось вновь, Мосс сжался, превратившись в запятую – кривенькую, беспомощную. Избежать того, что должно было произойти, невозможно – вот если только было бы окно, а в окне свет, и ты улетел бы, как мотылёк…
– Остановитесь! – крикнула его мать на вздохе и, захлёбываясь, начала хватать ртом воздух, как рыба.
– Мы не закончили, – ответил усталый равнодушный голос, – их двое.
– Нет! Нет! Я передумала! Умоляю вас!
– Не дёргаться!
На неё прикрикнули, сжали до боли запястья.
– Я не могу! – заикаясь от слёз, прошептала мать. – Не могу!
Громкий высокий голос снова предупредил её о возможности ненормального развития плода, о последствиях, о том, что вероятность необратимых изменений составляет девяносто девять процентов и если ребёнок выживет в первый год после рождения, то вся её дальнейшая жизнь будет адом.
Мать только мотала головой, задыхаясь от раздирающей её боли: отходил дешёвый наркоз. Горький запах лекарств с примесью палёного волоса и кислой металлической взвеси залез через ноздри в горло и остался там. Так для неё пахло отчаяние.