Старый дом, покрытый одуванчиковой краской. Рядом с ним расположен сад, всë обилие листьев которого ныне лежит на земле, тихо поглаживаемое рукой холодного ветра.
Скопление деревьев без одежды напоминает мне кладбище. Они лишаются жизней и совсем по – людски замолкают, будто вчера вон с той яблоней можно было поговорить, а сегодня еë будто нет. Жаль, что дерево, в отличие от человека, теряет голос на время. Весной оно снова будет смеяться, жаловаться, когда по трескучему радио кто – то объявит о жутком циклоне. Человек же умрëт навсегда. Помню, как в 10 лет стоял у гроба своего почившего деда. Его тело было бледным и пустым, похожим на речную дымку. Тянулся голодный траур. Мир так богат на потери, кажется, можно за день съестных столько света, сколько хватит на остаток жизни, но он снова и снова возвращается с оскаленной пастью. Бабушка плакала. Я смотрел на дымку, находя в ней некий объект культуры. Мне впервые довелось созерцать мëртвого не на экране телевизора, он буквально лежал передо мной. Его странность с небывалой силой тянула к себе, безвозвратно призывала, ещё мгновение, и пальцы оказались бы на его щеке, выписывали абстракные, непостижимые ординарному разуму фигуры, но погружение тела в землю резко оборвало связь с моим идолом. Не могу сказать, что был расстроен, скорее неудовлетворëн незаконченным. Подобно паразиту образ покойника ещё долго не покидал меня, местами становясь абсолютным, уничтожая полноценное восприятие реальности. Скованный с сущностью воедино, я вожделел вернуться, чтобы вплоть до гибели смотреть, смотреть, смотреть. Годами он постепенно слабел и впоследствии утонул в бездне, мастерски созданной богами новых впечатлений, оставив после себя маленькие клочки былого величия.
Большинство присутствующих я не знал и в их окружении чувствовал себя подавленно, как пришелец с другой планеты, вынужденный опасаться каждого чужеродного действия. Я стремился быть ближе к родителям, бабушке и братьям, которым доверял, хотя некоторых из них встретил впервые. Один брат подвергся презрению с моей стороны из – за излишней нежности, обитавшей в его бытие. Вместе мы сидели в машине, и я всячески старался задеть его, заставить чувствовать себя недостойным нашей с другим братом компании. Он обижался, а я продолжал гнусно издеваться над ним, даже хотел нанести пару ударов, видя в нëм маленького кузнечика, не способного должным образом дать отпор. Позже, воспроизводя этот момент в голове, а также моменты убийства лягушек ради забавы из более раннего детства, я плакал от собственной жестокости. Мне было слишком больно представлять себя невинным, чья кожа изрезана желаниями других.
