Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины, попавшие во власть ее чар, этого не видели – как и случилось с близнецами Тарлтон. Тонкий аристократизм матери, француженки по происхождению, необыкновенно остро переплелся в ней с грубоватой жизненной силой отца – ирландца. Это лицо – широкоскулое, с упрямой четкой линией подбородка – захватывало с ходу. Прозрачные глаза, чуть приподнятые к вискам, светились чистой зеленью сквозь частый лес черных ресниц. Густые черные брови косо перечеркивали белизну лба. Скольких хлопот требует от южанки такая белая, как лепесток магнолии, кожа! Зонтики, вуалетки, перчатки – лишь бы уберечь ее от палящего солнца Джорджии.
А в тот чудесный апрельский день 1861 года Скарлетт смотрелась просто картинкой. Она сидела вместе с Брентом и Стюартом Тарлтонами на веранде отцовского дома в «Таре», нежась в прохладной тени. На ней было новое муслиновое платье, зеленое, в цветочек, и новенькие туфельки без каблуков, точно в тон платью, недавно купленные отцом в Атланте. Двенадцать ярдов муслина волной вздымались на обручах юбки, а лиф прекрасно обрисовывал талию, утянутую до семнадцати дюймов – самую тоненькую на три графства, и грудь, вполне зрелую для ее шестнадцати лет.
Однако при всей благопристойности необъятных юбок, скромности гладко убранных в шиньон волос и спокойствии беленьких ручек, чинно сложенных на коленях, ее истинную натуру скрыть было невозможно. В зеленых глазах на хорошеньком личике буйствовала жизнь, они явно своевольничали и никак не сочетались с этой чопорной позой. Манеры были привиты нежной матушкой и непреклонной блюстительницей нравов негритянкой-няней; а вот глаза – глаза были ее собственные.
По обе стороны от нее на веранде расположились, болтая, посмеиваясь и щурясь на солнце веселыми и чуть надменными глазами, девятнадцатилетние братья Тарлтон. В высоких, до колен, сапогах, в одинаковых голубых куртках и песочного цвета бриджах, крепкие, плечистые и рослые – шесть футов два дюйма, рыжие и загорелые, они были похожи, как две коробочки хлопка.
На дворе, за стеклами веранды, в косых лучах предзакатного солнца сияли белой кипенью кусты кизила в цвету, осыпая лепестки на молодую траву. У подъездной дорожки стояли привязанные за поводья лошади братьев – крупные мощные гнедые кони, под стать хозяевам. Под ногами у лошадей юлили, огрызаясь, гончие – эта свора вечно носилась за близнецами, куда бы они ни скакали. А поодаль, в гордом одиночестве, как приличествует аристократу, лежал пятнистый далматин, устроив морду на лапы и терпеливо дожидаясь, когда парни соберутся домой, ужинать.