Слабый свет от лампочки подползает к стенам и тут же отступает под натиском тьмы. Она кажется осязаемой грязно-серой субстанцией, ползущей изо всех щелей. Я пытаюсь осмотреться, но взгляд постоянно цепляется за узоры на стенах, где, будто вплавленные в дерево, застыли лица с пустыми глазницами и разинутыми в крике дырами ртов. Я трясу головой, отгоняя видение – это просто рисунок дерева, мрак и усталость играют со мной. Мозг активно сопротивляется темноте, рисуя пугающие образы там, где их нет и быть не может.
Одинокая лампочка под потолком противно звенит, и слабый свет заходится в конвульсивном мигании. Агония продолжается недолго: вскоре свет гаснет, и в тот же миг со всех сторон на меня наваливается ледяная темнота. В воздухе стоят запахи трав и близкого дождя, необработанного дерева и влажной шерсти. Я замираю в оцепенении.
Ветер ударяет в окно – стёкла жалобно дребезжат в слабом сопротивлении. Хижина тяжело и протяжно вздыхает. Сердце заходится в исступлении: кажется, что стены старой хибары ожили и обступают меня, надвигаются – вот-вот сомкнутся, раздавят, как мошку. Я заставляю себя пошевелиться: под ногой по-мышиному взвизгивают половицы.
Постучав фонариком о ладонь, снова пробую его включить – бесполезно. Батарейки сели или отсырели окончательно. Я зажмуриваюсь и считаю до двадцати, чтобы быстрее привыкнуть к темноте. Открыв глаза, с удивлением отмечаю, что это сработало: из густой, почти осязаемой тьмы выплывает проём окна. В единственной комнате слабо обозначаются искажённые очертания предметов.
Выставив руки вперёд, я пробираюсь к двери маленькими шажками. Нога, подвёрнутая при вчерашнем переходе, болит сильнее прежнего. Поэтому я и плёлся сегодня в хвосте группы, поэтому так безнадёжно отстал.
В углу на куске линолеума стоит старый аккумулятор: какие-то умельцы приволокли его сюда и провели лампочку, подвесив под низким потолком на изогнутый гвоздь. Аккумулятор явно разрядился. Удивительно, что лампочка вообще зажглась, когда я вошёл.
– Могли бы и генератор привезти, – ворчу я. От звука собственного, охрипшего от долгого молчания голоса, становится не по себе.
По крыше бьют первые тяжёлые капли. Ветер в очередной раз набрасывается на хижину, обрушивая невидимые кулаки на дверь и стены. Из щелей тянет холодом. Вот бы развести огонь!
