Дождь лил сплошной стеной, будто кто-то на небесах разом открыл все краны, задавшись целью устроить внеплановый потоп. Тяжелые, сочащиеся ледяной влагой тучи висели так низко, словно вот-вот сорвутся вниз и небо опрокинется на землю, придавив её своей чудовищной тяжестью.
Дворники едва справлялись с потоками воды, поливавшими лобовое стекло старенькой "копейки". Видимость была нулевая, но женщина, сидевшая за рулем, упорно гнала машину вперед. В недрах видавшего виды автомобиля что-то дребезжало и скрипело, мотор завывал на пределе мощности – еще чуть-чуть и не выдержит, развалится на ходу, превращаясь из верного друга в братскую могилу для своих пассажиров.
– Ты только держись, моя хорошая, – бормотала Наташа, намертво вцепившись в руль и глядя на размытое нечто за лобовым стеклом покрасневшими от долгих бессонных ночей и бесконечных слез глазами. – Ты ведь не подведешь нас, правда? Мы должны успеть, пожалуйста… Я знаю – тебе тяжело, но ты же у меня умница, ты лучше всех… Ну, давай же, старушка, ты можешь, я знаю…
Машина, будто прислушиваясь к голосу своей полубезумной от горя хозяйки, собрав последние силы, натужно урча изношенным мотором, ехала и ехала вперед.
Чтобы маленькая девочка обрела надежду на спасение. Чтобы снова стала прежней – веселой и цветущей девчушкой с изумленно распахнутыми васильковыми глазами и ямочками на пухлых щечках, чтобы её звонкий смех колокольчиком звенел по салону. Чтобы она не лежала сейчас на заднем сиденье её салона безвольной изломанной куклой, завернутой в теплое стеганое одеяло, с черными кругами под глазами, прозрачно-желтоватой кожей, заострившимся маленьким носиком и почти лысой головой.
И она успела. Доехала. Её мотор заглох лишь тогда, когда капот почти уперся в высокое крыльцо старого деревянного дома, стоявшего на окраине забытого богом рабочего поселка.
Наташа осторожно вынула из машины закутанную в одеяло дочь, поднялась по скрипучим ступеням и постучала. Она стояла, прижимая к груди умирающую девочку. Минуты ожидания превращались в вечность, но никто не торопился открывать. Она постучала настойчивей. Дверь, наконец, распахнулась, и на пороге показалась высокая дородная женщина в длинном темном платье, платке, повязанном вокруг головы на манер гоголевской Солохи, и ярко-зеленом фартуке в крупный белый горох. Торчащие вверх, словно заячьи уши, концы головного платка и кокетливый фартучек могли бы придать хозяйке добродушный вид, если бы не взгляд угольно-черных глаз, придавливающий к земле, как тяжелая могильная плита.
