Из личной беседы с автором настоящего сборника, а мы приятельствуем, и – больше того – иной раз не гнушаюсь назвать Быстрюкова – своим литературным учителем, я узнал о его переживании на тему ретроградности поэтического метода, что он сформулировал как: «Кажется, я, Тимофей, увяз в прошлом». И в этом, конечно, есть изрядная доля кокетства, хоть я и мог бы понять природу такого самоощущения – и связано это с другим положением (и вещей и вообще).
Это отнюдь не колено-локтевая поза, как мог бы помыслить ироничный бездарь, из этого положения Быстрюков с лёгкостью спринтанул бы по водоёму (как в одном из текстов) окружающей скуки и безвкусицы. Он, помимо прочего, – [неплохой] бегун. Ведь не обида, не злоба, как может показаться, а разочарование (оно в отличие от эмоций выше – направлено в себя) – лирический гумус для автора.
Речь здесь, кстати, идёт сразу о двух его стихотворениях – «Украденное море» и «Я бегу», где состояние «между» отрефлексировано, пожалуй, лучше всего. Именно «между», между огнями сиюминутности и тенями прошлого (название сборника – остроумная ложная дихотомия, как, например, «Война и мир»), между вдохом и выдохом – а там, действительно, есть какой-то щелчок, прислушайтесь.
И это не позиция маргинала, застрявшего посреди социальных страт, это позиция человека, аутентично облекшего устойчивые, привычные состояния в слова и формулы – от усталости, но горячности, от заброшенности, но мюнхгаузности.
Вступительная статья, как жанр, преследует, как мне видится, две цели: дать лирический портрет (сборник всё-таки, – хлипкая и странная конструкция) и прописать автора в коммуналке-литературе. С первой задачей Быстрюков справляется самостоятельно: авторское Я – выпукло и явлено (всё, говоря по-гаспаровски, светло), в особенности в тексте – одном из выдающихся – «Август – ещё не лето», где герой «мироточит августом».
Август – ещё не осень,
Август – уже не лето… —
Довольно-таки точная метафора для описанного положения «между», – лейтмотивного для сборника – которое, в общем, и является своего рода обоснованием для «впряжённости в прошлое», и дело вовсе не в методе, силлабо-тонике (вокруг которой бесконечно суетится поэтическое сообщество), а в невозможности отпустить и неспособности принять. Всё просто. В этом смысле Быстрюков, конечно же, неоромантик, у которого – «миров, как грязи», снуя по которым он обнажает пустотности каждого, разочаровываясь – больше и больше. (Можно сказать – прописал).
