Огромный камень, с жалобным треском, будто нехотя, отвалился от скалы и, тяжело подскакивая, покатился вниз. У подножия горы он глухо ударился об острую, торчащую из земли глыбу и остановился. Первый верблюд от неожиданности ударился грудью о камень и попятился, приседая на задние ноги. Караван-баши едва удержался в седле, вцепившись в него так, что побелели пальцы. Он поднял глаза к небу и возблагодарил Аллаха: в его возрасте падение с верблюда могло закончиться очень плохо. Ещё хуже могло быть придавленным тем самым камнем. Караван замер, и люди, которые еще могли смотреть без усилий на мир, с тревогой обратили свои взоры на крутой склон, а затем на нескончаемую даль, – туда, где бурая бесконечная пустыня уходила в бурое, бесконечное небо.
Караван-баши перевел взгляд на солнце, укутанное маревом, и прикрыл глаза. Камень – это знак, предзнаменование чего-то, подумал он. Может это колодец, до которого остался один день пути, окажется не пересохшим, и тогда люди и животные смогут утолить жажду. Слава Аллаху, если это так. А если нет? Зря он не внял советам мудрого Хафиза и взял с собой женщин, детей и больных, не послал вперёд людей разведать колодцы. Но ведь и времени на это уже не было: с водой стало совсем плохо, и какая-то страшная болезнь пришла в селение…
Караван-баши вяло поднял руку, давая сигнал к привалу. Верблюды как будто ждали этого знака. Один за другим, как подкошенные, они падали на раскаленный песок, не заботясь о грузе и людях, и застывали подобно каменным глыбам.
Случилось это в те давние времена, когда первые редкие караваны осмеливались пересекать необозримую пустыню в поисках неиссякаемых колодцев.
Когда дети оглянулись в последний раз, длинная серая палатка, притулившаяся у подножия скалы, была два различима. В ушах еще стояли предсмертные хрипы и последние слова матери Азиза: «Сынок, найди воду, найди воду». И хотя караван-баши сам принёс и поставил на землю у изголовья матери полный кувшин теплой, чуть горьковатой воды, она уже не могла пить. Те жалкие запасы, что булькали на дне бурдюка, она, скрывая от всех, берегла и давала сыну Азизу и дочери брата – сироте Фатиме, не оставляя ничего для себя. И теперь высушенная, совсем маленькая, как девочка, она умирала.
Азиз быстро шел впереди, глотая слёзы. Он с ожесточением тыкал палкой в твёрдый песок. Фатима едва поспевала за ним. Дети шли молча, хотя девочке хотелось спросить брата, когда же, наконец, они найдут воду. Она была на два года младше брата, и побаивалась его, особенно когда он вот так, сжав губы, сурово молчал. На спине у мальчика болтался полупустой бурдюк. Фатима шла, не отрывая от него взгляда, и облизывая пересохшие губы.
