– Море, бесконечное, светлое, откровенное море. Как я люблю море! – девушка склонила голову набок и немного прищурилась. – Смотри, а вон там все еще течет кровь… – она что-то показывала вдаль, в сторону заката, о чем-то говорила, но где-то далеко. При всей ее красоте она казалась незаметной, нет, не ненужной, а не существующей, такой же странной, как и все вокруг. Волны, кисть, неуклюже передвигающаяся по поверхности, море… Смуглая кожа сливалась с гладью песка, и даже волосы, выцветшие, но все еще красивые и пленительные, казались продолжением этого торжества янтарных выжженных красок, всеобщего шума, по ошибке забытого в недрах ракушек, беспечности и небрежности…
– Когда-то в детстве я думала, что выйду замуж за капитана дальнего плаванья… – голос вновь давал о себе знать, но, уже всячески оставляя попытки нарушить эту утонченную мозаику линий бесцельности.
Великолепие и распущенность, а также фарс, а также глупость и тоска, и боль, они ведь так близки, зачастую неотъемлемы, и где-то между ними лежит грань, и все это летит в пустоту без того, ради кого. И эта девушка, и море, и глупые слова, слетающие с ее обветренных губ, плохо перевранное детство и что-то про Ассоль, бездумные жесты и еще раз оторванные слова превращали все происходящее в один из тех ужасных пейзажей, что множатся бесчисленной копировальной техникой и висят в дешевых конторках и кафе, создавая иллюзию причастности к искусству. Ленивые, ленивые и тягучие мысли – пронеслось в голове, и, возможно, могло бы пронестись еще что-нибудь, но голос девушки выразил нетерпение, разрывая на части эту симфонию праздной и безучастной, монотонной и величественной картины, достойной грациозной размеренности верблюда или улитки.
– Ну, долго еще?.. – она была одета в несколько серебряных колец, браслет из ракушек, а также ту позу застывшей игривости, в которой она находила себя уже долго. Безупречность форм и отсутствие одежды, тем не менее, не придавали ей ничего, вызывающего желание, в ней не было ни стыда, ни боли, ни восторга, ни откровения, одним словом, в ней не было жизни, одна усталость, скорее даже изнуренность и нетерпение. Девушку звали Мария.