А в осенней мгле холодна вода,
Зыбки берега, да не видно дна.
А в осенней мгле так черна вода,
Коль шагнёшь в неё – канешь без следа.
Давно уже собран урожай, низко опустилось солнце, даже в полдень не касаются его лучи верхушек деревьев. Скоро полетят робкие белые мухи, опустятся на траву и не растают до следующей весны. Ночи длинны и холодны, и страшно смотреть в тёмное небо, где за тучами не видно звёзд.
Ледяная вода касается босых ступней, и сердце то замирает, то стучит как горошины в зрелом стручке, когда встряхнёшь его рукой. Я не оборачиваюсь назад, не ищу в тревожном зыбком мраке очертания деревенской изгороди. Да и могла бы я увидеть их? Ночь темна. Если и есть под ногами тропинка – всё равно не увидать её. Тонкое платье не греет, и я вся дрожу на ветру. Спускается туман, топит болото в густом молоке, путает следы. Косы намокли и с каждым шагом шлёпают по спине. Звуки пролетают несколько локтей и гаснут. Мнится мне: закричу, и откликнется злое эхо, подхватит мой крик и унесёт вдаль. И только через много дней кто-то услышит меня, да будет поздно.
«Мария» – шепчут голоса, то рядом, то поодаль. Чьи-то руки цепляются за подол, хотят утянуть в трясину.
«Мария, Мари-я». Я слышу зов, и всё страшнее, всё тревожнее сердцу.
Ночь темна. Нет под ногами дороги, только смертельная топь, да терпко пахнущий мох. Но я не боюсь провалиться в бочаг и пропасть – отчаяние и любовь ведут меня, любовь и отчаяние. И что сильнее, не ведаю сама.
Наконец угольный мрак расступается, и я вижу: впереди выступает из болотной воды маленькая кочка, а на ней – бледно мерцающий лунной голубизной цветок. Душа-трава.
Птицей перелетаю с островка на островок, едва не проваливаюсь в омут, ноги по колено проваливаются в леденящую влагу. В последнее мгновение хватаюсь за кочку и чудом (о, не иначе, как сам Велес помог!) вскарабкиваюсь на мшистую твердь. Поначалу я не могу даже подняться. Платье изорвалось и покрылось пятнами, намокший подол путается, и я задираю его почти до самых бёдер, чтобы не дойти, так доползти до желанной травы.
Голубым светом дышит цветок, насмешливо поворачивается ко мне сердцевинкой, дразнит пряным ароматом. Тонкий стебелёк-былинка качается на ветру, ускользает от жадных пальцев. Кажется, я плачу, а, может быть, щёки мокры от тумана, в котором тонет болото, и только голубая трава прорастает из замороженного центра топи, только она и осталась настоящей в молочном туманном сне.
