– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи! – Слышат люди в вагоне.
А мои уши словно набитые ватой и я не понимаю ни слова из спокойного голоса диктора. Прямо перед глазами, как лучшая из произведений искусства, вновь сошедшая на землю, Венера в моргающей красной раме.
Она проехала всего станцию, и эта минута была для меня самым большим блаженством, одновременно с тем, стала самым убийственным испытанием. Я смотрел на ее медовые кудри, которые едва доходили до плеч, облаченных в черное, неприметное пальто, которое между тем настолько четко оттенял красный капроновый шарф, будто живой огонь на бледной коже, что вся неказистость ее вещей контрастировала с душой, такой же страстной до жизни, огненной, яркой. И в противовес, как вечная борьба льда и пламени, яркие лазурные глаза, и внимательный, живой взгляд, ценностью которого была тысяча перенесенных жизненных испытаний с сохранившимся запалом к радостям будней.
В руках она вертела небольшой золотистый блокнот, который раз за разом отражал и яркие глаза, и огненный шарф и в отражении искажал ее круглое, женственное лицо, сотканное из тонкого кружева звездной пыли, что еще недавно (по меркам самой звезды) освящала лица людей древней цивилизации где-то на другом конце необъятной Вселенной. И эта же звезда, ровно так же, как давала этим самым людям свет и тепло, в один ужасный день вмиг забрала их жизни, цели, мечтания, попытки поиска смысла или другой разумной жизни, просто взорвавшись на миллиарды атомов, вернувшись в первородное состояние. Вот теперь, осколки этой звезды, запечатлевшие последние минуты великой цивилизации стали ее кожей, такой же божественной для меня, как для тех людей были небеса.
Будь я хоть минуту своей жизни художником, (хотя нет, для того, чтобы передать ее мало и тысячу лет изучать искусство), я бы изображал ее фарфоровую кожу, ее спокойное лицо на каждом холсте, в каждой прекрасной музе, которую довелось мне когда-нибудь писать.
Но я, к своему сожалению, был крайним бездарем, с дурными предпосылками к графоманству поэтому просто хотел навек запечатлеть этот образ в своей памяти. Чтобы хоть так, впитав в себя часть его величественности, передать после бумаге, оставив навека.
