В ее взгляде присутствовала какая-то животная дикость. Даже не звериная, птичья. Критическая осмысленность и острая ирония ее глаз, невероятным образом сочетались с пещерной первобытностью и варварской непосредственностью, обнажая сильную зависимость от инстинктов. Будто внутри жили два существа – человек и птица.
Это и привлекало его к ней. Вернее, тянуло словно магнитом. Больше ничего особенного в ней не было. Приземистая, далеко не идеальная фигура. Плотное тело без определенной талии на коротковатых ногах. Крепкие, почти мужские плечи и не аристократические, с вздутыми венами руки, унизанные тяжелыми перстнями и кольцами. Она явно ими гордилась, и это тоже не прибавляло, по его мнению, ей плюсов. Прямые каштановые волосы, никогда не знавшие химии. Они собирались сзади в пучок, обрамляли выпуклый, невысокий лоб, свисали гардинами над впалыми висками. Немаленький крючковатый с горбинкой нос, налитые, но нельзя сказать, что чувственные губы. Желтоватая, правда с бархатным оттенком кожа, обтягивала не отталкивающее, но своеобразное лицо. Одевалась, как она полагала, привлекательно. Обычно облачалась то ли в платье, то ли в балахон свободного покроя до колен и просторные короткие штанишки в синюю ромашку, что делали ее ноги еще короче, чем были на самом деле. Красилась ярко, почти вызывающе, подчеркивая косметикой черты лица, которые, вероятно, нужно было бы притемнить. Когда-то, в начале 90-х, она носила большую тяжелую косу с бантом на конце, и при первой случайной встрече с ней он еще подумал: 'Русская красавица, блин, и считает, что она может еще кому-то понравиться. Царевна – лягушка, да и только'.
Внешне Анечка была очень далека от той женщины, которую он хотел бы видеть рядом с собой. И внутренне они были совершенно разными людьми. Он – законченным циником и прагматиком, она идеалисткой и мечтательницей до мозга костей. Словом, ничего общего, никаких точек соприкосновения.
Вот только взгляд. Этот дикий взгляд неожиданно и крепко зацепил его душу. Он не раз вырывал ее из сердца вместе с мясом, но всегда частичка ее оставалась, вновь давала всходы и продолжала его мучить. Она не давала ему покоя ни днем, ни ночью. В то время он остро нуждался во второй половине, в женской поддержке, но сам не понимал, что хотел от нее. Она же пребывала в перманентном поиске чего-то высокого, неземного и не хотела прибиваться к одному, скалистому берегу. Он знал, что никакой опорой она стать ему не сможет, даже если бы захотела. И сколько бы это продолжалось, неизвестно.
