Сумка, удерживаемая на весу, служила тараном. Мужик в ветровке, успевший первым протиснуться в дверь, матюкнулся под натиском ударного предмета и сделал лишний шаг между передними сиденьями. В середине салона, справа, оставались свободные места, и Клавдия Валентиновна Моргунова, не мешкая, – сзади подпирали менее проворные пассажиры, – заняла место у окошка. Мать отыскала её взглядом и, словно расставались на годы, встала напротив, левой рукой теребила концы платка, правой, как заведённая, совершала прощальные взмахи.
– Мадам, не позволите вашу сумочку выставить в проход?
«Сумочка» весила килограммов десять: из деревни Клавдия Валентиновна возвращалась с гостинцами: сметана, творог, домашний сыр.
«Мадам» пьяненький мужичок молвил для куражу, и Клавдия Валентиновна раздражённо бросила:
– Выставь.
Водитель громогласно приступил к сбору платы, Клавдия Валентиновна достала деньги, мужичок с готовностью передал их вместе со своими, устроился рядом, невзначай коснувшись боком, и принялся знакомиться.
– Вася!
Попутчица игнорировала протянутую ладонь и отвернулась к окну. Автобус, наконец, тронулся. Мать, уплывая назад, замахала чаще и с растерянным лицом сделала вслед несколько семенящих шагов. Дочь подняла руку, пошевелила пальцами и облегчённо вздохнула: выходные в деревне действовали на нервы.
Ежедневное нытьё с утра до вечера доведёт кого угодно. Всё соберёт. И как в колхозе одними «палочками» платили и молоко от своей кормилицы государству сдавали, а детей ростили. Жить по-человечески начали, отцу даже «Москвича» дали, обрадовались: всю жизнь от зари до зари горбатились, хоть на старости поживут, на тебе – новая напасть – перестройка, будь она неладна. Уже и про перестройку забыли, а жизнь всё тяжелыпе и тяжелыпе.
Господи, до чего же всё это нудно!
«Пензию» уже полгода не выдавали. На почту пойдёшь справиться – почтарка облает, как собака цепная, некормленая. На улицу выйдешь – сердце поначалу забухает-забухает, потом в яму провалится и стихает, в грудях колотьё, мочи нет терпеть, и слёзы текут-текут. И пожалиться некому, – Семён убегает, отец ворчит, – вот, только ей, доченьке, да боженьке. (В горнице второй год висела облезлая икона то ли святого, то ли угодника – Клавдия Валентиновна в религиозных делах не разбиралась).