«Свет рассеянный, лунный и зыбкий…»
***
Свет рассеянный, лунный и зыбкий,
Застывает в густой полутьме,
Растворяясь в глазах и в улыбке.
В эту ночь вспоминай обо мне!
Вспоминай угловатые плечи,
Позабытых стихов синеву,
И далёкий сентябрьский вечер,
Рыжей астрой упавший в траву…
1992 г.
***
Недопетая печаль,
Неисплаканное счастье,
Чьих-то губ холодных сталь
Всколыхнут в душе участье.
Всколыхнут и затаят –
Вдруг нечаянную радость,
Но мне ангелы простят
Эту маленькую слабость…
1992 г.
«Без прощания (или прощенья?)…»
***
Без прощания (или прощенья?)
Без креста на холодную грудь,
Ухожу я опять в невезенье –
В бесконечно далёкий свой путь.
И никто мне вослед не заплачет,
Не окликнет, не вырвет: «Вернись!»
Будут сплетницы долго судачить,
В голубую бездонную высь.
Только воронов чёрные крылья,
Мне помашут, как белым платком,
И дорога покроется пылью,
И ненужные слёзы тайком
Я смахну, все обиды на волю,
Отпустив, как из клетки скворца,
На бескрайнем и ласковом поле,
Чтоб душа не забыла Творца.
1992 г.
«Счастье зыбко и держится на волоске…»
***
Счастье зыбко и держится на волоске,
Или на нитях, протянутых к чьей-то руке.
Дождь в этом мире – слёзы небес,
Я знаю давно: не бывает чудес.
Рыбкой качнётся в луже фонарь,
День догорает, спит мой звонарь –
Молчит колокольчик, не слышен набат.
Тише, ах, тише – дремлет Арбат!
1997 г.
***
В доме не было света,
И свечек не было тоже.
Июль – макушкою в лето,
Комар – в зудящую кожу –
Впивался, садист, остроносьем.
Сверчки что-то тихо трещали
Расстроенным многоголосьем,
Как будто о чём-то вещали.
1997 г.
***
Я о многом передумаю,
Может, многое пойму,
И желание задумаю.
Взяв заплечную суму,
Исхожу дороги дальние,
Истопчу я сапоги,
Лишь глаза твои печальные,
Боже правый, помоги
Не забыть, чтоб помнить ласку,
Помнить губ твоих тепло,
Ну, а серую всю краску –
Вылью в сито-решето.
1997 г.
«Двенадцать месяцев в году…»
***
Двенадцать месяцев в году,
Тринадцатый – тоска.
Мне ворожили «на беду»
Седые облака,
Но я не верила в туман,
Как верить не хотят,
В случайно выданный обман.
Всё облака летят…
В продрогшей серой тишине
На землю ляжет пух,
И мне напомнит о «вине»
Угрюмый строй старух:
Немы их чёрные уста,
В глазах сквозит укор,
И, будто совесть нечиста,
Ныряю, точно вор,
В спасительный подъезда рот,
И усмиряю дух,
