– Саня, Миша, покинуть машину! – успел крикнуть командир, выпрыгивая из башни, словно выброшенный рвущимся к небу пламенем. Комбинезон на нём горел, он скинул его, распоров ножом; берцы, опять ножом шнурки, – прочь; толстое зимнее обмундирование спасло от серьёзных ожогов. Обернулся назад – из танка рвался ввысь многометровый сноп пламени – и понял: Саня с Мишей уже никогда не покинут машину… И тут снова свист, за секунду-другую переходящий в рёв, – мина прямо на него, – а вокруг мерзлое поле и полыхающий танк, который и без того в любой момент может взорваться.
– Господи, только не сейчас, пусть когда-нибудь потом! – успел взмолиться он, подняв глаза на мерцающие в морозном вечернем небе звёзды, – только не сейчас!.. Мина упала в снег у его ног и громко шипела, остывая, – не взорвалась!
Надо было, конечно, залечь, оглядеться, потом короткими перебежками от укрытия к укрытию, но он шёл к своим прямо, не таясь, босиком по полю, сдвинув на макушку мокрый от пота шлемофон и не оглядываясь более на полыхающий танк, который тоже так и не взорвался. Шёл и широко улыбался. Сквозь прозрачный морозный воздух с тёмно-синего далёкого неба ласково подмигивали ему звёзды, становясь всё ярче, будто это он к ним приближался.
– Стой, кто идёт! – вот и свои, должно быть, пехота, вот и дымок от буржуйки, там у них, значит, блиндаж и о маскировке что-то мало заботятся… – Стой, говорю!
– Да свои, свои, не кипишуй. Пароля не знаю, можешь не спрашивать! Видел факел в поле после артобстрела? Вот я оттуда. Чем ты меня хочешь удивить? Своим калашом?
– Да ладно, понял, – растерялся боец, – притормози, пожалуйста, сейчас доложу командиру…
– Тормозить ты гражданских на блокпосту будешь, а танкисты вообще без тормозов.
Тут, видимо, заслышав голоса, из блиндажа вынырнули ещё бойцы, в одном из которых он распознал офицера, – по командирским повадкам и пистолету на поясе – хотя офицерских погон тот не носил, очевидно, чтобы не подсказывать снайперам, в кого стрелять в первую очередь.
– Танкист? Живой? Странно! – рявкнул офицер, – а другие два?
– Двухсотые.
– Понятно… – помолчали, – иди в блиндаж, грейся…
В тесном блиндаже бойцы с любопытством и сочувствием рассматривали обгорелого полуголого оборванца. Вручили старый потёртый бушлат и огромные ватные штаны, берец и носок лишних не нашлось, только кирзовые сапоги и нарезанные из простыней портянки. Предлагали даже шапку-ушанку, но он предпочёл остаться в своём шлемофоне.
