Сегодня открываю глаза и вижу перед собой пушистый серый хвост. Длиннющий, а самое главное очень уж не кошачий. Совсем не Маруськин, а она ведь одна у меня прописана в квартире, и одна одинешенька имеет право ходить с каким-никаким хвостом и что-то там недовольно мявкать, если вдруг я подзабуду как можно раньше с утреца, как раз перед работой вылить ей в персональную мисочку ее любимое желе из кролика.
И неужели ещё кто-то хвостатый сподобился пролезть сюда? В холостяцкую то берлогу с решетками на окнах и крепкими на вид чугунными щеколдами на всех дверях… Триганде. Иной раз и мне не так просто сюда вернуться – входной замок все чаще и чаще заедает. Как-то вот и не верится поэтому во вторжение инородных хвостов. Да к тому же я ведь с детства считался неисправимым скептиком, понимаете ли. Вместе с тем «уважаемые» люди моего района признавали меня пареньком, что называется, правильным. Они-то уж так запросто признаниями не разбрасываются – статус не позволил бы. И как могу я спустя десять лет взять да подвести их, уже в большинстве отбывших на тот или не совсем тот по дальности свет? Как смею свести на нет заслуженное ранее уважение? На эти, казалось бы, риторические вопросы я отвечу так: плевать мне нынче на подонков и на их штучки-дрючки. Устал я от этого всего пубертатного. И именно по причине усталости, а вовсе не из-за пацанской выделки, не показал я перед неожиданной хвостатостью ни страха, ни удивления, ни чего-либо еще сомнительного. Желудок ныне болит гораздо страшнее. А тут подумаешь, извивается по комнате несчастный серый хлыстик и подобно тентаклям присасывается поочередна к шкафам, к обоям, к люстре, к настенным моим картинам.
Раньше я их коллекционировал. Пейзажи эти. Портреты тоже в определенный момент жизни сильно любил, особенно те, что изображают незнакомых людей. Благодаря ним, т.е. картинам, не затухал у меня огонёк некоего энтузиазма, тихо поющего мне все ту же одну фразу: «И ты, Емеля, тунеядец и возможно, что Альфонс, имеешь возможность запечатлеться рукой художника на холсте. Да так, чтоб далее твоё изображение ходило из рук в руки аль стояло у торгаша на рынке со сторублевкой под рамой и гордо продавалась». В общем то, сам себе кую я счастье и надежды, но и не без родительской поддержки, само собой.