У дочери твоей водянка,
Ты заперся с ней в ванной и топил.
Не утопить хотел, а вылечить больную,
Случилось чудо: не убил, а исцелил.
Жена твоя, готовая убить,
Прониклась вдруг глубоким уваженьем.
Не ты бы, ваша дочка умерла.
Чай пьёшь теперь с печеньем и вареньем.
С тех пор ты изменился, стал святым,
Приходят все с проблемами к тебе.
Живёшь в общаге, как в монастыре,
Убил бы дочь, сидеть тебе в тюрьме.
Что побуждает людей рисковать,
Ведь могут безумные всё потерять?
Бочка летела сверху на вас,
Вы думали бомба, сильно свистела.
С машины все в поле: ты, мужики.
Лежите в воронке, бочка шумела.
Мужик вдруг здоровый тобою прикрылся,
За ноги взял, на себя натащил.
От страха, конечно, а не со злости.
Узнать бы, блокаду он пережил?
Голод и страх меняли людей.
Кто-то готов был на всё, но не все.
Ели людей, ляжки срезали,
А кто-то ел суп из клея, ремней.
Голод и страх меняют людей,
Но власть и богатство меняют сильней.
Восьмое марта девушка твоя
С другим отметила, ты вынести не смог.
Налил вина и в петлю, нет тебя…
Не градус ли повеситься помог?
Высокий, стройный, сильный, молодой,
Шутить любил… Неужто надоел?
А может ты любимую обидел?
Поступком, словом? Есть всему предел.
Теперь Восьмое марта для неё
Напоминанье: «Помни, я любил!»
Ценою жизни памятник воздвиг.
И, дурачок же, в петлю поспешил.
На Богословском кладбище лежишь
Среди людей простых и знаменитых.
Приходит ли любимая к тебе?
А может ты в числе «уже забытых»?
***
Больно порою, сил нет терпеть?
В петлю не лезь, не спеши умереть!
Вы были не готовы убивать,
Ведь чехи безоружны, вы же – нет.
Мужчин и женщин танками давить
Не сможете, был внутренний запрет.
Начальство ваше это понимало,
Провала не хотело. «Снять запрет!»
Вам показали кадры беспредела,
Оставил фильм неизгладимый след.
Готовы вы заразу подавить
Не только танками, руками и зубами.
«Они страну восстаньем поджигали!
Нет, правда не за ними, а за нами!
Желающих свободы подавили,
Свобода лишь прикрытие для них.
Марионетки Запада, купили!
Давили, били, нам не жалко их!»
