Григорий Маратович Бобруйкин, а среди друзей просто Гриня, был человеком среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, длинные крепкие руки заканчивались худыми бледными длинными пальцами, как у пианистов, на одном из которых сверкало обручальное кольцо. Его походка была небрежна и ленива и всегда сопровождалась размахиванием рук, – повествующая о скрытности характера. Когда он садился, то прямой стан его всегда сгибался, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изображало какую-то нервическую слабость. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только под долгим наблюдением, можно было заметить следы ряда морщин, идущих неровным рядом, подобно стиральной доске, пересекавших одна другую, и вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади.
Он был женат, и этот факт он считал самым важным и лучшим в его жизни. Григорий был уверен, что вторую половинку послал ему бог. И он ценил это и очень дорожил каждым днем семейной идиллии. Жена, она же вишенка, цветочек, лапочка, – была фигуристой яркой блондинкой, со стройным бюстом, с правильными формами лица, большими карими глазами, маленьким носом и бантиком алых губ, к которым в мечтах так и хотели прильнуть самцы Homo sapiens встречавшие её на своем пути. Об этом знал и догадывался наш герой. Но он не когда не закатывал сцены ревности. Он верил в верность своей суженой, которая постоянно привлекала взгляды особей мужского пола не зависимо от местонахождения супругов. У них было двое детей, которых они воспитывали в любви. И ему не когда не приходило в голову что что-нибудь может помешать их семейному счастью.
По вечерам любящий муж и заботливый отец, в лице Григория, любил читать детям сказки, которые погружали его в череду детских воспоминаний, после которых он зачастую ронял суровую соленую мужскую слезу на черные усы, который витками, свисавшими вниз и зачастую из-за минут волнения накатившихся благодаря эмоциям из прекрасного и беззаботного детства, или неопрятности данного индивидуума были слипшимися благодаря ошметкам зеленых сопель, предательски и незаметно для него, вытекающими из носа в период плачевного состояния.
