В то самое лето получил я путевку к морю, от литературного общества, в котором имею честь состоять. Надо сказать, что к своим средним годам, я стал «за-конченным литератором», как шутит моя жена, написал пьесу, несколько рассказов, множество удачных статей, и в пантеоне писателей видел себя присевшем где-то между ботинок Достоевского и Чехова. Это моё видение подкреплялось с одной стороны отзывами маститых коллег, наподобие: «это, старичок, недурно, недурно…», и с другой стороны критическими плевками других коллег – злопыхателей. В целом, это давало мне неплохой пиар и определённую известность, «предтечу славы», как это я называл. «Славный я», – так и думал время от времени, особенно, когда ленился и неохота было писать. Этот эпитет я считал вполне подходящим, как для древнегреческих героев так и для себя, и замечательным оправданием временной праздности. В общем, я был вполне состоявшимся мужчиной, весёлым и привлекательным для противоположного пола, к большому неудовольствию супруги. С ней мы прожили уже много лет, и былая влюблённость как-то растворилась в быту и детях, но время от времени она весьма по-особенному поправляла свой локон, постукивала пальчиками, и мы молодели, запираясь в комнате. С другими женщинами встречаться я считал недостойным для себя, хотя масса возможностей подчас увлекали в бурно-страстную фантазию, но не более. При подобных искушениях вспоминалась строка Высоцкого: «с водки похмелье, а с Верки что взять?» Хотя как известно, знание о печальных последствиях, не всегда ограждает от падения, но я в этом вопросе был исполнен твёрдости, которую весьма уважал в себе. Так что меня вполне можно было выпускать далеко и надолго из лона семьи, а посему моя «половина» весьма быстро смирилась с тем, что в отпуск я поеду один. Тем более, что старший сын в это время должен сдавать экзамены в институт, а потом её родители ждали нас с детьми на дачу. Закрыв дверь своей комнаты на ключ, я сумел убедить жену в том, что мой отпуск будет скорее творческим, из которого я постараюсь привезти великое произведение космического масштаба, да и к тому же в списке лиц ожидаемых на даче, моя строка уверенно последняя. В довершение всего, я сделал весьма скорбный вид, мрачно допил бокал вина и заявил, что откажусь от путёвки, на что жена рассмеялась, и сказала, поглаживая меня: «Не надо таких жертв. Поезжай. Я буду скучать!» Долго ломаться я не стал, лишь красочно повздыхал и согласился. Конечно, жена, как всякая женщина, неоднократно спрашивала на протяжении сборов, мол не передумал ли я, приговаривая, что ей боязно за меня, чем вызывала у меня чувство некой вины, а оттого и раздражительность, выражавшуюся в надувании щёк, крикливых наставлениях детям – как жить, и отказе от любых перемещений без присмотра, даже до магазина. А перед самой дорогой она меня перекрестила, причём в тот миг мне показалось, что как-то по-старушечьи – крест, крест. При этом так нервно осенила меня, что-то прошептала, аж передёрнуло от неприязни, ну да ладно. Я лишь язвительно заметил: «Бережёного тобою – Бог бережёт!» Затем быстрые и неловкие поцелуи, обнимания, попытки вспомнить, что забыл: паспорт, билеты, пистолеты… Это не то, лишь рифма, мелькнувшая в суете, и… вот!
