В конце ноября позвонила мать и странным голосом поблагодарила меня за шарфы, которые я подарил ей еще в марте. Я купил их случайно по дешёвке на развале у метро, оба оказались вопиюще бабскими. Вот дурак, думал я, только деньги зря потратил. И тут меня осенило увезти их матери. Она приняла их довольно равнодушно, и вдруг… Это даже не шарфы, а так, два шарфика, легких, один зеленый, другой коричневый, дешевенькая шерсть с синтетикой. Мать наконец надела их с дубленкой, что недавно подарил ей старший брат, и произвела фурор. Этот ансамбль сразу заметила материна старшая сестра, тетя Галя и ее дочь Иринка – они всегда замечали такое! – и похвалили ее: вот, как красиво, а то ходишь замарашкой! «А как я еще должна ходить, когда у меня на руках парализованный муж?» – огрызнулась мать.
Они замолчали, они не будут ее раздражать, они уступят ей на этот раз, потом все равно возьмут верх, ведь она очень неуверенный в себе человек, она не любит себя, они это прекрасно знали… Они-то себя любили и всегда умели жить для себя, родственники, друзья и знакомые, это она никогда не умела! И так и не научилась, не выучилась этому разумному эгоизму. Она слишком поздно поняла, что ее, по сути, обманули. Все жили для себя – отец, брат, я, родные, друзья, все худо-бедно, но старались именно так жить. Только она одна не умела. А может, просто не могла и, самое важное, не хотела. Жить для себя, любить себя – это ей было скучно. Ей всегда надо было помогать кому-то, заботиться о других, но только не о себе. Все находили у нее сочувствие, только ей никто не сочувствовал. Да она и не просила об этом. И вот, оставшись с парализованным мужем – то есть с моим отцом – на руках, оказавшись отрезанной от остального мира, от мира «благополучных» людей, она начала что-то понимать. Но не поздно ли?
Сомнение закралось в ее душу, когда она, оставшись одна с отцом в квартире, оказавшись привязанной к нему, начала думать о том, как прожила жизнь. Ведь уже за шестьдесят и большая часть пути пройдена, надо смириться с этим, и некоторые вещи поздним умом не исправить. Но ведь ей так нравилось помогать другим, кормить, заботиться – лишь бы не думать о себе, о своих проблемах. Лишь бы не думать, что прожита жизнь, возможно, с нелюбимым человеком. Когда она разлюбила отца? Наверное, давно. А осталась с ним, наверное, потому что не хотела жить в нищете, в нужде, которую ненавидела. И ради нас тоже, меня и старшего брата. Она хотела, чтобы у нас была «полноценная жизнь». А получилась жизнь как на вулкане, особенно для меня, да и брату доставалось. Хотя ему было легче: он любил отца, а я нет. Только недавно, когда он стал беспомощен, во мне начало робко шевелиться чувство нежности к нему. Да и то ненадолго его хватало. После короткого перемирия мы снова ссорились, выясняли отношения, и получалась все та же картина: младший сын, по словам его отца, взявший от него «самое худшее», и отец, ставший для младшего сына символом жестокости. С одной стороны, заботливый отец, глава семьи, для которого было важно, чтобы в доме было все что надо, с другой – деспот и самодур, эгоист и психованный неврастеник, сам когда-то не получивший достаточно тепла и поэтому…
