Мы никогда не причисляли себя к лагерю эмигрантов, или беженцев, хотя наша семья эмигрировала из СССР в 1925 году. Всё произошло как будто само собой – мы просто переехали жить из Ленинграда в Мюнхен.
После революции жизнь в России так стремительно менялась, что мы не успевали за этими, порой совсем не радующими нас, переменами. Не только мы, но и остальные питерцы долго не могли привыкнуть к новому названию родного Санкт-Петербурга, получившего вскоре после революции «гордое имя Ленина», и по привычке величали его Петербургом, Питером или Петроградом.
Россия переживала трудные послереволюционные годы. Русской интеллигенции жилось непросто. Наш отец Александр Бояров, ещё до революции преподававший в Императорском Петроградском университете, переименованном в 1924 году в Ленинградский государственный университет, по какой-то счастливой случайности сумел сохранить свой высокий профессорский статус. Однако почти сразу после революции, как и большинство профессоров университета, он почувствовал резкое отторжение новой власти – взамен традиционным методам преподавания стали внедряться молодые прогрессивные практики, совершенно не похожие на старые, привычные, и потому не принимаемые опытной профессурой.
Отец редко рассказывал маме о проблемах в университете, но мы видели, как с каждым днём мрачнел его взгляд, когда он возвращался домой после лекций в университете. А пару раз мы с младшим братом Петькой даже слышали, как он в сердцах выразился крепким словцом в адрес тех, кто «пытается перекроить историю и засорить мозги молодого поколения искажёнными сведениями, отягощёнными каким-то там ещё историческим материализмом…». Что это такое – исторический материализм, мы с Петькой напрочь не понимали, но всем сердцем чувствовали, что это что-то очень большое и страшное!
После того как родители окончательно решились на переезд, отец стал почти каждый вечер рассказывать нам о замысловатых баварских обычаях, рисуя красивые картины заграничной жизни. Он знал несколько языков и не сомневался, что Бавария примет нас с распростёртыми объятиями. К тому же у отца вдруг отыскались какие-то родовые немецкие корни, поэтому препятствий к переезду практически не было, тем более что в горячее послереволюционное время страны Западной Европы с радостью привечали русских эмигрантов, оказывая им всяческую поддержку. Особо это касалось учёных, каким был мой отец. Интерес к русским эмигрантам был огромен и среди простых баварцев, напуганных грандиозным «русским бунтом» и слухами о революции и мечтающих как можно больше узнать об этом из уст самих очевидцев.
