Сан Саныч гордился собой. Повод, казалось, был на первый взгляд дюже житейский и поэтому скучный, а это значит, что не должен вызвать со стороны обывателя никакого уважения. Но сей премудрый муж на своих приобретённых сотках земли изловчился вырастить то, что и Мичурину не привиделось бы в своих великолепных фантазиях, и сейчас он с удовольствием разглядывал плоды своего крестьянского творчества.
«Да и морковка в два раза больше обычной получилась, – размышлял он. – Жалко только, что старый я стал совсем, было бы ещё время, умудрился бы морковку в три раза больше вырастить, да так, чтобы напоминала крупную дыню по объёму, но была морковкой». Его несло в своих бурных фантазиях по поводу огородного делопроизводства.
Далее Саныч прошёл вглубь своих владений и откопал руками луковицу, которая была размером чуть меньше футбольного мячика и опять задумался.
«Вот уже восьмой десяток разменял, ну а что дальше? Жить, отмечая очередную дату то горестно, то празднично? Скучно!» Над этим философским размышлением он был вынужден прерваться.
– Саныч, чёрт леший, – послышался авторитетный тон жены, – иди к телефону! Матвейка уже ленится к крыльцу подойти, – на что Саныч неторопливо вошёл в дом, затем взял из рук супруги телефонную трубку и приготовился выслушать очередную фантастическую историю из уст весьма нервного и ранимого Матвейки, с которым он соседствовал всю свою жизнь и даже умудрился вопреки гаденькому характеру Матвейки подружиться.
Сначала Матвейка принялся жаловаться, прямо как по расписанию, Саныч, не обращая на это внимания, отмалчивался, наверное, делал скидку на возраст друга, понимая, что в некоторых случаях молодым надо уступать дорогу, ведь Матвейка был его младше, страшно подумать, аж на целый месяц.
– Але! Але! Привет, Саныч, – восторженно донеслось на другом конце провода, – я по интернету яхту купил, – после чего соответственно по всем законам жанра повисло гробовое молчание. Саныч лишь пытался уложить противоречивые мысли в кучку, одновременно вспоминая симптомы, когда разрешается уложить человека в психиатрию за его безумие, но пока не видел сильных причин и лишь молчал, но не долго.