Назван так по улице Петровке, у которой он берет свое начало. Проложен в начале XIX века. Протяженность 450 метров.
Петровский бульвар невелик, но уютен. Две аллеи – одна пошире, другая поуже. Тишина и покой. А в 1947 году, в честь 800-летия Москвы бульвар украсили (со стороны Цветного) чугунными вазонами и фонарями. Подстать – и скромно, и со вкусом.
Именно сюда спешил на свидание к своей престарелой возлюбленной престарелый же ученый Задопятов, герой романа Андрея Белого «Москва»: «Стояли тюками дома; в них себя запечатали сколькие – на смерть; Москва – склад тюков: свалень грузов.
– Извозчик, – Петровский бульвар!..
Приближаяся к месту свидания, так сказать, – он запыхтел; несмотря на преклонные годы, он чувствовал так же себя: четверть века испытывал то же волнение – именно с этого места; прилив беспокойства давал себя знать – совершенно естественный, если принять во внимание: его ожидавшая дама – сердечная, честная личность; и – прочее, прочее…»
И началось волшебное свидание: «Хозяйка сдаваемой комнаты ухо свое приложила к дверям и – услышала: – Да…
– У Кареева сказано ведь – уф-уф-уф, – и диван затрещал, – что идеи прогресса сияют звездой путеводной, как я выражаюсь, векам и народам…
– Вы это же выразили в «Идеалах гуманности», – вяло сказал женский голос.
– Но я утверждаю…
– Скажу а про по, – перебил женский голос, – когда Милюков вам писал из Болгарии…
– То я ответил, как Павел Владимирович, указав на заметку Чупрова…
– Которую Гольцев завез…
– К Стороженкам…
– И я говорю то же самое, – что; когда вам написал Милюков…
Тут закракал корсет.
Тут хозяйка сдаваемой комнаты глаз приложила к прощелку замочному и – увидела: ай-ай-ай-ай!
Ай!
Дама лет сорока пяти, или пятидесяти, с заплеснелым лицом, но с подкрасом губы свою грудь заголила, сидела с невкусицей этой перед зеркалом; вовсе без платья, в корсетике с серо-голубенькою оторочкой, в юбчонке короткой и шелковой, цвета «фейль-морт»; платье цвета тайфуна с волной было сброшено на канапе серо-красное, с прожелтью; на канапе же Никита Васильевич – только представьте!
Никита Васильевич сел, раскорячившись, – без сюртука, верхних брюк, без ботинок; и стаскивал с кряхтом кальсонину белую с очень невкусного цвета ноги перед дамой, деляся с ней фразой, написанной только что дома:
