Его сознание застлала тёмная, непроглядная пелена, в душе вскипела необузданная, нечеловеческая злость. Он полностью утратил контроль над своими действиями. Ими целиком овладел и распоряжался со стороны Некто, враждебный этому миру, дикий и беспощадный. В памяти сохранилось лишь то, что не могло восприниматься как реальность, а могло быть лишь бредом, плодом больного воображения, не имеющим ничего общего ни с личностью, ни с судьбой тихого человека, слабого духом и телом, не способного ни к ясным мыслям, ни к решительным действиям. И в этом кошмарном бреде всплывали из пугающей своей непредсказуемостью мглы омерзительные, больно ранящие душу пазлы, из которых не складывалось Ничего. В одном пазлевиделась ночь. Недвижная, гнетущая, мучительная. В других пазлах виделись то бесформенные клубки, колючих, удушающих обид (От чего? От кого? Из каких времён и миров?), то внезапные взрывы внутренней ярости, то кровь. Много-много крови. Чужой крови, возбуждающей и приносящей невыразимо острое удовлетворение, по которому слепо и нестерпимо изнывала душа, томящаяся во мраке.
Всё это в сумбурном вихре растерянно прочувствовал человек, который…
Мэгги была человеком с нескладной, рано изломанной судьбой. Матери своей она не помнила, а мачеха стелила ей очень мягко, да спасть сиротке было крайне жёстко. Открытым образом мачеха сиротке не грубила, но в свою ласковость, когда отец Мэгги оказывался в отлучке, напускала столько яда, что хоть в петлю лезь. И жить невмоготу, и пожаловаться не на что: всё ведь лилейно ласково. Поэтому Мэгги росла затурканной, слабовольной, не умея думать о будущем, не желая помнить о своём сиротском прошлом и настоящем.
Когда Мэгги исполнилось четырнадцать лет, в её физическом развитии произошёл очень резкий скачок: Тело Мэгги налилось ранней спелостью, гормональные всплески стали выбивать её из привычной поведенческой колеи. На пике такого всплеска и подвернулась ей под руку мачеха, впившаяся в обычно покорную падчерицу своими ядовитыми зубами. Прошли с того времени годы. Многое успело забыться. Но острой незаживающей болью терзает память Мэгги тот день.
Тот дважды памятный день был днём её побега из дома; он же оказался и днём прыжка из огня, да в пламя.
