Очиститель воды опять барахлил, и Фердинанд тут был не при чём. Сегодня из-под крана текла красно-коричневая жижа, на которую смотреть-то страшно, не то что пить. Франц поморщился и вытряхнул из кружки все, что успел набрать, – надо будет заняться фильтром, а то не хватало ещё травануться. Он мысленно усмехнулся: вот будет умора, если он застрянет в туалетном блоке. Улыбка скользнула по его лицу, едва он представил картину и масштаб бедствия. Уборка в этом помещении стояла у него на последнем месте по привлекательности. Хотя нет, пожалуй, она находилась на одном уровне с лазаретом – тот на станции использовался крайне редко и давно пришел в запустение. Франц уже не помнил, когда болел, – хоть система кондиционирования и в конец устарела, комфортный уровень температуры и влажности поддерживался исправно; никаких посторонних микробов и вирусов, кроме тех, к которым у него давно выработался стойкий иммунитет. Пара несчастных случаев, когда помещение превращалось в филиал холодильника, не в счет – ему удавалось быстро устранить неисправность, и он снова наслаждался теплом.
Франц на лифте добрался до контрольного пульта. Отсюда открывался великолепный вид на планету внизу: материки, моря, горы – все как на ладони. Шарик земного типа – редкость даже по галактическим меркам. Если выпускнику космической академии предлагают место, от которого у любого новичка замирает сердце, что ему остается? София плакала, когда он объявил о том, что дал согласие на полный контракт. Дальний космос манил сильнее, чем тихая, спокойная жизнь в метрополии под боком у влиятельных родителей и женитьба на первой красавице курса. Ему хотелось доказать, что он и сам чего-нибудь стоит, что все взгляды приятелей, в глубине души прятавшие затаенную зависть, получены незаслуженно.
Как ему говорили? Человек придет на эту планету полновластным хозяином! До колонизации один шаг! Автоматический зонд девять лет собирал данные в автономном режиме, и теперь Корпорации требовался подготовленный человек, чтобы руководить финальным этапом. Один год перед началом освоения нового мира. Один год в одиночестве, наедине с машиной, отчетами, картинкой планеты на мониторе и собственными мыслями о верности выбора. Зато какие открывались перспективы!
Отец же откровенно назвал его идиотом. Карьеру, по его мнению, не стоило начинать будучи отправленным к черту на рога, да еще и на целый год. Признаться, Франц тогда едва не дал задний ход, настолько страшен в гневе оказался отец и его молнии с громом, от которых не спасало ни расстояние, ни парочка хороших друзей, которых он попросил прикрыть его как раз на такой случай. Пережил бурю он благодаря природному упрямству, доставшемуся ему от матери, и всплывающих в памяти презрительных улыбках знакомых по академии. Только богу известно, сколько нервных клеток сгорело, когда он прямо заявил отцу, что хочет сам выбирать свой путь. Франц горько усмехнулся: сколько раз он пожалел о том, что всё-таки «выдержал» гнев родителя. Сколько раз за эти тридцать девять лет клял себя за упрямство и кидался на стену от безысходности. Каким же идиотом он был!
