Снег с грунтовки сошел около недели назад, оставив на жирной земле белесые подпалины, похожие на нарывы. Несмотря на погоду, удивительно теплую для конца зимы, по ночам, особенно ближе к полуночи, все еще было морозно. И скользкая изморозь покрывала эти лужи-подпалины, создавая ледяную корку по краям, отчего обычные лужи казались экзотическим коктейлем в черном стакане, края которого посыпаны сахарной пудрой.
Неустойчивость погоды особенно остро чувствовалась за городом – там, где неухоженность грунтовых сельских дорог становилась настоящей проблемой для тех, кто был вынужден добираться по этим дорогам. Пробираясь по бездорожью и кляня все на свете, люди застревали в вязком черноземе и, особенно ближе к ночи, ощущали на себе всю прелесть зимнего мороза, не ушедшего никуда, на уставшей земле застывавшего хрупким, но злым льдом.
Большой черный автомобиль, в котором за версту можно было опознать служебный, медленно полз по ухабам, кое-как переваливаясь через полузамерзшие лужи. Дело шло к ночи, и сумерки, быстро переходящие в лиловую тьму позднего вечера, стремительно покрывали серым цветом белесый придорожный лед.
Автомобиль двигался очень медленно, еще больше замедляя скорость на изгибах неровной дороги, которая в этих местах была особенно трудной: то поднималась в гору, то петляла из стороны в сторону, то резко шла под уклон.
Григорий Бершадов, держа неизменный кожаный планшет на коленях, уже заметно обтрепанный по краям, сидел на заднем сиденье, прямо за напряженной спиной шофера. Пытаясь изо всех сил скрыть свое волнение, тот вцепился в руль пальцами, на которых проступали заметно побелевшие костяшки.
Кроме шофера и Бершадова, в машине находилось еще двое мужчин. Первый сидел рядом с шофером. Был он в возрасте, лет пятидесяти, на нем единственном была синяя форма офицера НКВД, седые волосы были аккуратно приглажены под форменной фуражкой. Впрочем, офицерский чин у него, судя по нашивкам, был самый младший. Как и шофер, он пытался скрыть свое волнение, однако это ему плохо удавалось.
Спина у него была напряжена, как будто в нее вбили кол, руки, сжатые в кулаки, время от времени начинали подрагивать, а губы, которые он постоянно сжимал, были абсолютно обескровлены, какого-то снежно-белого цвета, и эта неестественная бледность придавала его лицу что-то зловеще-жалкое – такое выражение бывает только у каких-то очень старых, растерявших свою мощь злодеев, судьбой и людьми отправленных на покой.
