Я родилась в 1910 году в Житарях. Умерла мама, мне не было четырёх лет. Жила я с отцом два года. Он женился. Мне очень было жить трудно. Были принуждённые взять к себе дедушка и бабушка, и мамин брат со своей женой. Как им сказали посторонние люди, что ваша сиротка очень плохо живёт: гоним коров в табун и смотрим, на площади лежит, спит девочка, и узнали, что Гаврилы Семёнача сиротка. И пошли ему сказали, что так нельзя делать: спит по ночам на улице, то – на завалинке у двора. Как я играю и усну – присмотру нет. Вот тогда мамины родители и приехали за мной.
Но отец не отдавал меня, потому что у них народилась девочка, я нужна была нянчить. Но бабушка, мамина мать, уговорила отца. И вот, помню, как приехали они за мной: дядя и бабушка. И повезли. Я стояла в ходке, держалась за края ходка, а отец шёл возле ходки, и его спрашиваю: тятя, ты со мной? Он отвечает: с тобой, с тобой, доченька. Я была довольна, что он идёт рядом с ходкой. И вот доехали до последнего дома деревни, и отец спрятался за дом, а я, как зевну, и так заревела. Дядя ехал быстро, и я до самой деревни орала: ой, тятя, ой, тятя! В деревню Новокумляк, 12 километров от дома. И это я всё помню.
Привезли, и вот я им дала работу: одна тётя топит баню, вторая тётя шьёт рубашку и платья, а дядя мне стригёт волосы. Когда остриг меня, тётя повела в баню. И она мне мыла голову сильно горячей водой, ей жгло руки, а я не плакала, я рада, потому что у меня была коростина во всю голову, под ней – вши. И вот поетому я не слышала, что мне жгёт вода горяча.
После бани меня накормили и спать уложили. И я около двух дней спала. Меня следили: подойдут, послушают, что дышу и не трогают. Когда я проснулась, мне показалось так светло, так светло! Я ето всё помню.
Детство мое тижолое, трудное. Нас было 10 человек, дедушка Андрей Тимофеевич, бабушка Евгения Федоровна, дядя Демитрий Андреич, его жена тетя Анна Егоровна, тетя Стиклетиния Сергеивна, жена дяди Пети Андреича, он погиб, тетя, мамина сестра Анна Андреивна. У тети Стиклетинии было трое детей, был мальчик, он скоро помер после отца. У тети Анны была девочка Мария, и я десятая, да еще две девочки дяди Пети дочери, и вот нас было 10 человек. И вот помещались, в двух комнатах спали: дедушка на голце ето называлась пристройка к печи, деревяная пристройка, а бабушка на полатях, она была с краю, рядом тётя Стиклетиния, рядом её две дочери. А я рядом с ними у стенки, но было мне неловко спать, где я спала, тут был бугор и яма такая, плоха верхнея доска, и я всю свое детство спала тут на одном месте и мне сильно было неудобно. Я подстилала одежду, а надо мной смеялись, что мякожопая, я им говорю, что у меня бугор и яма, оне, как не слышут, потому что нету мамы. За столом я сидела против угла, мне было очень не удобно тянутца хлебать, потому было из одной чашки, больше не было места, если мне не нравитца, они скажут: не ешь. А Рая, дочь тети Стиклетинии, она скажит, что ей нравитца, то ей другово дадут, а я зареву, что ей дали гаворят: она помлачше. Ей было 8, а мне 10 лет. Ты ведь нездешняя, ежай к отцу, оне скажут, я замолчу. Я боялась, как бы меня не увезли к отцу, я его не любила и боялась, и сразу замолчу. На посылках везде только меня посылали, когда я стану одеватца пальто, то кричат: быстрея. Я до чего привыкла быстра – ни когда пуговки не застягивала в избе, только на улице, пока бегу по дороге застягну. Если я сяду под кухонное окошко, то дедушка на меня закрячит строго, что уйди от окошка, я быстро уйду. Много сидят в избе и говорят обо всём, и мне тоже охота сказать что-нибудь, и вот я скажу что-нибудь, а дедушка на меня взглянит и закряхчит, что замолчи и, что я похожу на отца, и он не любил отца и меня ненавидел и часто ругал. Я его боялась до возрасту лет, когда бабушка заступитца за меня, а другой раз меня уговариват: ладно потерпи ты ведь лишняя, вот он и ругаетца. Бабушка была добрая, она всё добром меня уговаривала.
