Такое прозвище к дядьке Коле прилипло чуть ли не с рождения. Первый вопрос, который он задает при встрече, всегда один и тот же:
– Как зарплата?
Человек называет, и дядька Коля тянет к нему руку:
– Ну, тогда тип-топ…
И не совсем понятно, одобряет или осуждает он такую зарплату. Вот и ко мне он, когда приезжаю в их деревню, подходит всегда с этим самым вопросом.
– Какая зарплата, – возмущаюсь я, – пенсия и есть пенсия, она у всех примерно одинаковая, чего спрашивать…
Но дядька Коля не унимается, он грозит мне своим скрюченным прокуренным пальцем:
– В газете вижу, читаю даже, старуха-то моя шибко любит, выписывает, деньги на не дело транжирит…
Я тут же прощаю ему излишнее любопытство и одобрительно улыбаюсь.
– А расскажи-ка и ты мне что-нибудь интересное, я и о тебе напишу…
– Тип-топ, – говорит дядька Коля и на минуту прикрывает глаза. Выдержав паузу, вдруг становится совсем другим человеком, серьезным, задумчивым, с каким-то необычно посветлевшим взглядом.
– Вон дорога с пригорка побежала, видишь?
– Вижу…
– А дальше деревня… Видишь?
– Вижу… Кашино…
– Моя деревня, там я родился и прожил много-много лет… Да и любовь моя там жила… Марья… Бывало, сенокос-то ведь в деревне допоздна, спрыгну с воза потный, грязный, а мимо ее дома не пройду, стукну в окошко: «Марья, встречай!» Она выбежит, налетит, как ураган, исцелует меня всего. Прижмусь к ней всем телом и млею, млею… А она, глупая, вздыхает: «Я думала, что обманешь, не зайдешь сегодня…» Да разве мог я не зайти, если и дышал, и жил ей одной…
Дядька Коля вытирает заслезившиеся глаза, вздыхает, трет занывшую разом грудь и вдруг рассыпается мелким старческим смехом:
– Отец-то у Марьи не шибко наше обниманье приветствовал, переживал за дочку, как бы чего у нас раньше времени не вышло, высунется, бывало в окошко и кричит: «Хватит, хватит вам, птичье племя, нечего зря время тратить, давай-ко, Марья, поись сооруди…»
Так и прообнимались до самой армии, без греха обошлись, хоть, признаюсь, и невмоготу мне было. А там проводы, Марья в слезы, а отец и тут прикрикнул на нее: «Нечего глаза зря мочить, явится через два года, твой будет, кому такое барахло надо…» Ошибся старик…, – дядька Коля почесывает темя и беспокойно ерзает по ступенькам крыльца, на котором ведем мы неспешный наш разговор. – В армии-то меня живо девки прихватили…
