Понедельник,
2 ноября 1665 года
Полуночница
Верите ли вы в судьбу?..
Став учеником мастера Бенедикта, я однажды спросил его об этом. Учитель как раз размешивал суп. Его ложка клацнула по миске.
– Интересный вопрос. И что же его вызвало?
– Ну… – сказал я. – В книге по астрономии, которую вы мне дали, говорится, что вселенная похожа на часы. И всё идёт согласно некоему грандиозному замыслу.
– Это так.
– Однако у нас есть свобода воли, да? Я имею в виду: мы несём ответственность за то, что делаем.
– Совершенно верно.
– Но… как может и то и другое одновременно быть правдой? – спросил я. – Либо свобода воли – либо замысел, разве нет? Если мы делаем что-то, значит, меняем планы вселенной. А если вселенная – огромные часы и мы всего лишь играем выданные нам роли, то не ответственны за свои поступки. Получается, с самого нашего рождения нам всё уже предначертано?
Учитель строго посмотрел на меня.
– Не идёт ли речь о разбитом окне Бейли?
– Э… нет.
Впрочем, пожалуй, мы с Томом больше не будем играть в осаду замка у него дома…
– Тогда погоди минуту.
Мастер Бенедикт поднялся наверх. Я услышал, как он роется в библиотечной комнате. Потом учитель вернулся, неся стопку книг – такую высокую, что она загораживала ему обзор, и он скособочился, чтобы видеть, куда идёт.
Он шмякнул стопку на стол. Я вскочил, спеша подпереть башню, пока она не обрушилась в мою тарелку с супом.
– Начни вот с этих книг, – сказал учитель. – Мы вернёмся к разговору, когда ты их прочтёшь.
Поскольку мне ещё приходилось выполнять свои каждодневные обязанности, я управился с книгами лишь через несколько дней. Закончив чтение, я отправился на поиски учителя и обнаружил его в мастерской, где он проводил эксперименты с новым рецептом лекарства от подагры.
– Итак? – сказал мастер Бенедикт. – Что ты думаешь? Правит ли миром судьба или свободная воля?
Я смущённо почесал в затылке.
– Не имею представления.
Он вздохнул.
– Я тоже. Просто понадеялся: вдруг ты найдёшь ответ…
Иными словами: вопрос этот очень и очень сложен.
Вот почему, когда мы с Томом сидели в карете, ехавшей по грязной дороге в Оксфорд, я попытался объяснить ему, что даже величайшие мыслители мира ломали голову, ища ответ. И равно – чрезвычайно непросто даже само понятие вины.
