Как жильцу верхнего этажа единственного в нашем доме подъезда, из которого можно попасть на крышу, мне поручили ответственно нести высокую миссию ключника, оберегающего выход к небу. То ли потому что имя моё – Пётр, то ли из-за того, что я жил в нашей пятиэтажке, состоящей из четырёх подъездов, с самого рождения, то есть без малого тридцать два года, и успел примелькаться и внушить доверие работникам ЖЭКа, или как это теперь называется, то ли я просто единственный из жильцов на нашей площадке, кто оказался в тот день дома.
И я нёс свою службу исправно и почти беспристрастно, допуская во вверенное мне возвышенное пространство монтажников, плетущих всемирную паутину из сетевых кабелей, кровельщиков, регулярно и безуспешно пытавшихся спасти моё жилище от сырых, плесневелых пятен, настырно расплывавшихся по потолку в сезон дождей, и представителей жилищной инспекции, ведущих борьбу с гнездящимися на чердаках голубями. Вру. Последних я пустил только один раз, потому что не знал тогда, что они, вместо того, чтобы просто зарешетить слуховые окна, сбросят гнёзда вместе с птичьими яйцами в мусорные мешки и, потоптавшись на них, отнесут измятые полиэтиленовые пристанища невылупившихся сизарей в мусорный бак, посмеиваясь и раскуривая сигареты. С тех пор я их больше не пускал. То притворялся, что меня нет дома, и они не возвращались до следующей весны, то говорил, что у нас голуби и так не водятся, а сам ложился на диван и умиротворённо слушал протяжное воркование над головой.
Ещё я однажды не пустил соседских мальчишек, когда они, прознав, что ход на крышу лежит через мою дверь, настойчиво колотили по ней кулаками и просили меня отпереть замок люка, ведущего на чердак. Сказали, что хотят готовиться там к экзаменам. Якобы, там им никто мешать не будет. Но их спокойствие стоило бы существенного беспокойства, а то и, случись что, серьёзной ответственности мне.
И девицу с первого этажа соседнего подъезда не пустил. Она цеплялась худыми, мокрыми от слёз пальцами за мою рубашку, тряслась, словно в ознобе, и сбивчиво, сквозь рыдания, пыталась объяснить, что в петлю она не может, потому что некрасиво, таблетки – ненадёжно, а тут – как птица. Я не стал рассказывать птице, что лететь из подъездного окна пятого этажа ненамного ниже, потому что это действительно было бы не так романтично. Окна в наших подъездах были довольно узкие и располагались высоко. Чтобы в такое вылезти, пришлось бы карабкаться, подставив табурет, и протискиваться, придерживая одной рукой открывающуюся вверх створку, устремляясь головой вперёд и вниз. Какие уж тут распахнутые крылья и гордо поднятая голова? Я просто завернул её в одеяло и налил огромную чашку чая, заваренного из остатков сухих закорючек, уже несколько месяцев шелестящих по дну коробки с изображением какой-то принцессы. Сам я предпочитал заваривать травы, а эту коробку почему-то всё никак не мог выбросить, так и переставлял с места на место. Наверное, берёг на такой вот всякий случай.
