Заячьи побасенки

Иллюстрации Е. А. Алфёровой.

Посвящается Хвист Антонине Никитичне, моей любимой бабушке

Не знаю, как у вас, а у нас, если кто вдруг надумает написать что хорошее о зайце (плохое о зайце у нас как-то писать не принято), то непременно начинает: «Зима. Позёмка заплетает в косы седые пряди. Пусто. Голо. Неуютно…»

Он, может, и не хочет так писать. Может, он чай с бубликами пьёт на кухне в уюте и размышляет о тёплом, добром и нежном. Но едва только возьмёт в руки перо, так непременно: «Зима. Струится позёмка над стылым полем. Пусто и голо человеку на необъятном пространстве, под серым небом…»

Поэтому эти записки о зайце я начну совершенно по-своему. Непривычно начну. Друзьям на удивление, себе и читателю в удовольствие. Итак…

Струится над стылым полем позёмка. Голо и пусто, и одиноко человеку под ровным серым небом. Два необъятных пространства, поле и небо, небо и поле – одинаково серые, одинаково ровные и одинаково пустынные, оставленные людьми, – как-то перемешались. Возьми да поменяй небо и землю местами – мало что изменится. Разве что на торчащие из такого «неба» жухлые стебли конского щавеля свалится откуда-то заблудившаяся синица. Ошалеет слегка. И понесёт её ветер, беспорядочно кувыркая, понесёт с отвисшей челюстью и обескураженно хлопающими глазами, как клок обезумевшей жёлтой ваты. И будет кувыркаться та синица, с нелепо распушённым хвостом, до самой лесной опушки. А там зацепится за сучок под тяжёлой еловой лапой и призадумается: чего это ей померещилось в небе? Что причудилось? Или она, синица, просто нервная?

Да-а… Я сказал – у опушки? Так вот, именно у лесной опушки стояла маленькая замёрзшая речка. Осенью, когда у леса расцветали листья, он уж как-то слишком красовался над тихою водою. Речка залюбовалась и бег приостановила, чтоб зеркало не морщилось. А ночью мороз! И посыпались цветные листья с деревьев. Будто серпантином усеяло землю. Враз пропала вся красота. Опомнилась речка, хотела было дальше бежать, но поздно. Гладким льдом сковал её мороз. Берега долго хохотали над незадачливой беглянкой. Носы обидные строили. Сами-то, сами – низкие, неказистые, все в камышах да кочках, а туда же… Ну и достроились! Не заметили, как вначале снег, а затем позёмка и мороз вытянули их глупые носы дружными усилиями до границ неправдоподобной длины – и оставили в таком нелепом положении. Вот вам и хихоньки-хахоньки! Получился из носов превосходный мостик с малюсенькой дырочкой посередине – удобная дорога для спешащего, нервного зайца.