Засов на двери опустив, занемею,
И, дернув, пойму, что я заперт за нею,
И улица, вдаль уходящая, люди, веселье,
Все это где-то не тут, а, может быть, с нею.
И дверка потертого шкафа открыта,
Следы от напитков впитались в эмаль,
И слово за словом, твержу, что закрыта,
И лишь бы скорее пришел уж январь.
Окутал бы комнату вьюгой нелепо,
Подкинул бы ввысь он всех нас к потолку,
Стянул бы так крепко за горло и где-то,
Гудел бы, как ветер в дырявом углу.
И я бы очнулся от зимнего ада,
И начал бы жить, и опять бы взревел,
От голода к жизни, от жажды, от смрада,
От непонимания плотских всех дел.
Вид за окном так уныл и привычен,
И лужи, и морось, остывшие крыши,
И люди, идущие вслед друг за другом.
И мы, уходя все от тех же событий,
Стремимся покинуть родную обитель,
Но снова цепляется взгляд, как за нити.
Строку за строкой, как и фото на память,
И ручку с чернилами, кучу посуды,
И хлам, интересный кому-то едва ли,
И лампу в пыли, как и старые книжки,
И вымытый пол со следами привычки,
Забытый билет как-то раз на вокзале,
И пасты немного на зеркале в ванне,
И уличный зонт, башмаки возле двери,
И шарф, что оставили как-то соседи,
И дверь, что забыли за нами закрыть,
И кучку людей, и печальный их вид.
Всё это останется, только не с нами,
Но нас не забудут, всё как мы мечтали,
Пока дым в прокуренной этой квартире,
Продолжит встречать проходящих за двери.
И улицы, люди, случайные встречи,
И вид за окном все такой же навечно,
И лужи, и морось, и всё те же крыши.
И нас не забыли бы, если бы жили,
Кто помнил о нас, из тех, кто жив вечно.
Высота, что кружит непростительно так,
За пустыми словами забыта.
Я спускаюсь все ниже и ниже, итак,
Возвращаясь к едва ли прикрытой.
Разрывая остатки одежды,
Вспоминаю все тайны твои,
Я отчаялся в поисках этой надежды,
И мне больше ее не найти.
Я хотел бы подняться обратно,
