Когда мне было лет шесть или семь, отец взял меня с собой на летнюю практику. Он повез студентов филфака в деревню Тасеево собирать фольклор. Мы жили в избе с высоким крыльцом, ходили обедать далеко в столовую. В Тасеево я в первый раз в жизни увидел коров и сказал про них что-то смешное, а отец потом рассказывал маме, и они смеялись. Вроде, я позавидовал неспешной коровьей жизни. Не помню.
Зато помню, как ходили в кино, в деревне был деревянный кинотеатр с очень холодным залом, хотя снаружи стояла июльская жара. Что смотрели, память стерла, но после этого я заболел. Ночью у меня был жар и мне снился кошмар, и это я запомнил на всю жизнь. Кошмар этот трудно описать, образы размытые, только страх до паралича. Вскочил посреди ночи с горящей головой, и выразить ужас мог только словами «я человека убил, человека убил», хотя снилось что-то совсем другое. Думаю, отец тогда сильно перепугался.
А еще помню пасеку и дядю Колю, пасечника. Он жил в соседнем доме и появлялся за забором, высокий, худой, в шляпе с широкими полями – лицо закрыто москиткой – и в выцветшем болотном балахоне. Я сначала его боялся, но потом он принёс соты, из которых можно было высасывать мёд, а потом жевать.
И ещё он рассказывал студентам стишок про «пчелиного царя». Студенты записывали его на диктофон, а кто в тетрадки и улыбались, глядя как дядя Коля принимает таинственный вид, и выставляет скрюченный указательный палец, декламируя, как будто дирижирует сам себе. Наверное, они думали, что дядя Коля сам сочинил стишок. А он уверял, что это старое-старое стихотворение, которое живёт в его семье давным-давно, а семья занимается пчёлами уже много поколений. Поэтому про пчелиного царя он знает наверняка.
И я иногда пытаюсь вспомнить этот стишок от начала до конца, но в голове застряли только первые строчки, и всё, дальше дело не идет. Но начало тут как тут, про зверей, которые до смерти боятся пчелиного царя:
«И медведи, кроты,
зайцы, лошади коты…»
– …И медведи, и кроты,
Зайцы, лошади, коты…
– Что? Что ты там бормочешь?
Ничего. Я просто задремал.
Дом высится надо мной каменной глыбой. Растет ввысь и вширь. Улица темна в клубах густого морозного тумана и плавно падающего снега, и только вверху непроницаемой стены, в высоких створчатых окнах горит свет, мелькают фигуры гостей. Это бал, бал зверей. Медведи в котелках курят тонкие папироски, кроты в высоких цилиндрах с сигарами в зубах чёрными, вырезанными из картона силуэтами проплывают мимо окон. Зайцы-лакеи снуют с подносами искрящихся бокалов. Желтые окна вспыхивают то тут, то там белым светом. Это магниевые вспышки старинных фотоаппаратов. И сам дом – это фотомастерская, и тут должен быть вход и высокие витрины с антикварными фотоаппаратами и черно-белыми дагерротипами.
