Канатоходец, или После постмодерна

Посвящаю моей жене Марине

Канатоходец – это риск, но и расчёт. Это непреложное умение, но и спасительная импровизация. Это упорное движение вперёд, но и постоянный контроль равновесия. Это завидный дар сочетания того, что к единению не склонно. Сия миссия сопряжена с катастрофическими неприятностями. И автор прекрасно о том знает, мужественно принимает угрозы и не отменяет задуманного. А когда поэт, успешно балансирующий на лукавой грани тяжеловесной старомодности и тривиальной доверительности, обретает редкую афористичность и горькую пронзительнось – да ещё и отважно улыбается почтенной публике – та обречена любоваться…

Творческая дистанция, отображённая автором на страницах этой книги, невелика. Чуть более полутора лет. Но краткость её с лихвой компенсируется неистощимостью сочинительского потенциала, широтой поэтического диапазона, художественной плотностью представленных стихов. Поэт не страшится выводить читателя на всё новые и новые рубежи – жанровые, исторические, национально-культурные. Левиафан и Лаокоон, Баратынский и Эмили Дикинсон, Галич и Кукин… Искушённый в естественных науках сочинитель не стесняется сопоставлять литературные опыты с точными знаниями. Эратосфен и Перельман присутствуют здесь как собеседники на пиру… И в этом манкий отблеск авторской свободы.

И всё же – несмотря на чрезвычайную насыщенность книги сегодняшними и вчерашними реалиями – в качестве эпиграфа к ней я бы выбрал строку из предфинального стихотворения: «Сухою коркой времени едва ли будешь сыт…». Ведь именно это ощущение и заставляет автора неудержимо идти по коварному канату стихосложения от нынешних твердынь туда, где дальний конец его закреплён Богом.

Ко мне попала книжка Бориса Вольфсона.

В важном смысле − это просто книжка моей мечты.

Это само здравомыслие в тонких одеждах лирики. В общем-то такой стих − это король русской поэзии. Не твёрдая старонемецкая сказочность, не нежные рулады французской строфы, не английский прохладный романтизм, а вот именно российская грустная здравость победила в долгом марафоне лет из двухсот. Победа, конечно, состоялась в рамках русской литературной речи.

Многие пишущие знают это, да не многие практикуют.

Вероятно, поэзия, измученная комплексами второй половины 20 века, столь отклонилась в сторону усмешки, массивной цитаты и самоуничижения, что нормативный правильный стих сделался явлением чуть ли не музейным.