Сказать, что он отличался от других обитателей «бейт авота» («дома престарелых»), – всё равно, что не сказать ничего. Его покрытое глубокими морщинами лицо, обрамлённое белой косматой бородой, его величественные осанка и манеры создавали ощущение, что вы перенеслись во времена Исхода. В инвалидном кресле он не сидел, как остальные, – нет, он в нем царственно восседал. Наверное, поэтому большая чёрная ермолка на его голове смотрелась, как царская корона.
Даже то, что он практически не видел и очень плохо слышал, работало на его облик. И при всём при этом, звали его Моше.
Я даже не знал, из какой он палаты, так как виделся с ним только в столовой. Он сидел за соседним столом, у стены, и громко, по памяти, произносил молитвы из «Сидура».
Моше никогда ни с кем первым не заговаривал, а отвечая, был саркастичен и колюч, из-за чего остальные обитатели отделения предпочитали с ним не общаться.
Теперь уже и сам не припомню зачем, но однажды я с ним заговорил:
– Шалом, Моше!
Нас разделял узкий проход, но он меня не услышал.
– Шалом, Моше! – повторил я так громко, как только позволяли приличия.
Моше вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда, по его мнению, шёл звук.
– Ты кто?
– Я? Я твой сосед.
– Не знаю я никакого соседа, – категорически заявил он и отвернулся.
– Зато я тебя знаю, – не сдавался я.
Моше заинтересовался. Он высокомерно повернулся в мою сторону и удостоил меня невидящим взглядом:
– Да?! Откуда?
– Как откуда?! Мы же сидим рядом.
– А-а, – протянул он, – а кто ты?
– Я твой сосед.
– Сосед? – с сомнением повторил он, и вдруг: – А как тебя зовут? А откуда ты? А ты знаком с моей дочерью?
Я отвечал, как мог. С той поры Моше стал узнавать меня. Наши, пусть короткие, но ежедневные общения сблизили нас настолько, что мне захотелось узнать о нём побольше, и я расспросил медсестёр.
Оказалось, что ему уже исполнилось сто лет и у него действительно есть дочь. Дочь свою Моше обожал и ждал её прихода каждый день. Она же… Она приходила навещать отца так редко, что за те пятнадцать дней, в которые мне пришлось там бывать, нам так и не довелось встретиться. Тем не менее, я не осуждал её.
«Моше сто лет, – так думал я, – значит, его дочери должно быть около семидесяти. Кто знает, что за жизнь и какое здоровье у этой женщины?»
