Чем дальше уходит дорога моей жизни и быстрее мелькают вёрсты—годы на ней, тем всё настойчивее память возвращает к истоку этого пути, к временному месту, где она образовалась из двух других – дорог моих родителей.
Я возвращаюсь в тёплое, уютное детство, а память направляет меня ещё дальше, за горизонт моего бытия, где действует закон не личных знаний и впечатлений, а услы-шанного, сопоставленного, зафиксированного в документах и на фотографиях, которые чудом сохранились, учитывая исторические события, происходившие на земле проживания предков. И чем ближе я соприкасаюсь с миром каждого из них, тем острее понимаю – я не могу позволить уйти этим мирам вместе со мной.
Папа, папа, папа… Это был человек многогранный, с любящим сердцем и обманчивой суровой внешностью. Он отлично понимал, и это тяготило его, что не образован, но всю жизнь свою держался с достоинством на том месте, которое занимал в обществе, пробуждая к себе со стороны только чувство уважения. Свет, оставленный им на земле, до сих пор подпитывает меня, согревая в холоде мирской суеты.
Родился папа в семье Ицхока и Фейги Найвельт 18 января. Истинный год рождения сейчас установить невозможно, так как в паспорт был вписан 1915, его сестра Соня считала, что это 1914, а мне запомнился 1913.
Сын Шахнея Найвельта двадцативосьмилетний кузнец Ицхок женился на пятнадцатилетней Фейге (отца которой при очередном погроме еврейского населения убили на глазах четырёх дочерей и жены, после увиденного сошедшей с ума), положив начало созданию дружной семьи в селе Сколобов, находившемся в десяти километрах от Володарск-Волынского Житомирской губернии. Дети, а их было пятеро, росли в окружении украинской природы, украинской культуры, учились в школе на украинском языке. Родители в синагогу ходили за несколько километров от дома, и в семье, похоже, разговаривали на идиш, так как папа владел этим языком. Родные звали его Шуркой, а молодой человек подписывался не иначе как «Шура Исакович Найвельт».
В конце 1934 в Украине был страшный голод, как следствие Голодомора – люди опухли, ели конский щавель, древесную кору. Шура в это время работал заведующим складом в колхозе, а старший брат Соломон, глава большой семьи, в которой росло четверо детей, – в этом же колхозе кузнецом, как некогда его отец. Шурка, до конца своих дней заботящийся обо всех сёстрах и племянниках, не мог спокойно наблюдать, как голод подкрался к его родным. Он вынес со склада мешок с десятью килограммами зерна и отдал их Соломону.
