Васильевский остров. Как можно не любить эту плывущую из Финского залива в Ладожское озеро рыбину, покрытую чешуёй ржавых крыш? В детстве у меня была книжка «Конёк-горбунок» с Рыбой-китом на обложке. Рыба-кит била по воде огромным хвостом, а на изогнутой спине теснились дома. Я представляла Остров в виде такой же рыбины, готовой в любой момент сбросить нас в соленую пучину залива.
Наше окно таращилось в угрюмую жёлтую стену, скупо подсвеченную холодным петербургским солнцем; на потолке среди рыжих следов весенних протечек выступал перечёркнутый трещиной венчик лепнины. Между рассохшимися рамами по осени засовывали бумажную трубку, набитую ватой. Трубка не пускала в комнату сквозняк, норовивший уложить меня в постель на неделю-две. Однажды вместе с трубкой папа пристроил между рамами рябиновые гроздья. В пасмурные дни они, казалось, излучали тёплый свет. Глупые голуби долбили клювами стекло, пытаясь достать ягоды. Маме это не нравилось: птица, стучащая в окно, по её мнению, предвещала беду. Папа только посмеивался.
Дурных знаков становилось все больше. По ночам родители, думая, что я сплю, переругивались свистящим шёпотом. От папы часто пахло смесью яблока с чесноком – ёмкое слово «перегар» я узнала гораздо позже. Иногда он страшно кричал во сне, но я могла различить только слово «коробочка». В папиных кошмарах «коробочки» с ребятами горели на тесных улицах далёкого Грозного – и об этом я тоже узнала через много лет.
Мамино лицо по утрам бывало рыхлым и розовым, она шмыгала носом и вертелась перед зеркалом дольше обычного.
Мне исполнилось шесть, когда мы с мамой уехали – недалеко, всего-то минут сорок на метро, – но всё изменилось, и жизнь как будто запустилась заново.
Иногда мне казалось, что Остров, как и сказочная Рыба-кит, был сказкой. Я открывала глаза и вместо сероватой лепнины видела стыки бетонных плит. За окном грохотали зелёные электрички и цепочки цистерн, похожих на пальчиковые батарейки. Тесная и узкая лестница тащила в угрюмый двор, окружённый одинаковыми угловатыми домами.
Папа исчез из моей жизни, как будто его никогда не было, зато появилась бабушка – строгая, аккуратная, с серебряными часиками на сухом запястье. Глядя на неё, я никак не могла поверить, что она – мама моей мамы. Не обладая маминым громким голосом и размашистыми жестами, она удивительным образом заставляла людей слушать и слушаться.
