С чемоданом срочно нужно было что-то решать. Не носить же его под мышкой всю дорогу!
– Уважаемая! – окликнул я женщину, которая вместе с мужем увязывала синтетической веревкой две или три картонные коробки поблизости от нас.
– Да?! – изумленно отозвалась она, видимо, смутившись от необычного обращения.
– Вы не могли бы одолжить мне немного вашей бечевы?
Она что-то не громко сказала мужу и тот, подойдя ближе, протянул мне всю катушку.
Я вынул из кармана перочинный нож и, открутив от катушки приличный кусок бечевы, невозмутимо отрезал. Затем открыл чемодан и извлек оттуда короткую деревянную линейку, которую совершенно случайно (наверно, из чувства скаредности) не выкинул перед отъездом. Переломив линейку посередине, я пристроил ее по обе стороны треснувшей ручки чемодана – соорудив таким образом шины – и не спеша стал накладывать марку.
Речь, как легко догадаться, не о почтовой марке, а о том, что подразумевается под этим словом в такелажном деле – марка накладывается на концы судовых канатов, чтобы они не распускались.
Ребята стояли рядом и с усмешками наблюдали за этими манипуляциями. Мужчина, отошедший обратно к жене, тоже с иронией поглядывал на меня оттуда.
– Ребята, поторапливайтесь! Сейчас отъезжаем, – подстегнула нас проводница. – Кто из вас пассажиры?
– Он пассажир, он, – успокоил ее Юрка, показав на меня пальцем.
Я с усилием затянул марку и, обрезав торчащие концы бечевы, выпрямился, спрятал ножик в карман, и, приподняв чемодан за покалеченную ручку, убедился в том, что она держит.
– Ловко! – громко выразил свое одобрение мужчина и, снова подойдя к нам вплотную, внимательно пригляделся к моей работе.
– На пять баллов, как учили! – не без гордости «рисанулся» я словами привычной курсантской поговорки.
– Молоток, Серега! – одобрили мои действия и ребята.
Я поставил чемодан на перрон и, с грустью оглядев сгрудившихся вокруг меня ребят, констатировал:
– Пора.
Некоторые из них до сих пор были в форме, может быть, потому, что им еще не успели выслать «гражданку» из дому, а, может быть, потому, что из принципа хотели до последнего дня, пока не разъедется вся рота, пробыть в курсантской «шкуре».
