Слово «тайна» применительно к Окуджаве первым произнес Евгений Евтушенко в своем весьма талантливом предисловии к первому советскому «гиганту» Окуджавы 1976 года – Окуджава дождался-таки большой советской пластинки к пятидесяти двум: «Меня невольно потянуло к этому человеку. В нем ощущалась тайна».
Эта тайна в нем ощущается и теперь, когда издано наконец полное собрание песен, когда вышло несколько биографических книг о нем, когда изданы почти все стихотворения, включая черновики, и собрано десять томов воспоминаний и документов «Голос надежды». И чем больше мы узнаем об Окуджаве, тем непостижимее для нас – словно по контрасту – те народные песни, которые писал этот человек, сам не до конца разбиравшийся в себе.
Кажется, собственный дар Окуджавы и для него был неразрешимой загадкой – во всяком случае, он не мог им управлять. Как и Блок, он трудно переживал периоды творческого молчания, но не мог их прервать по доброй воле. Он понимал, что одна песня удалась больше, другая – меньше (и почти безошибочно предчувствовал, какую будут петь, какую – просто ценить, а какую запомнят единицы). Но механизм превращения лирической темы в идеально законченную, герметичную, вызывающую множество толкований музыкально-поэтическую миниатюру был для него тёмен. Он мог объяснить многое в своих романах, в стихотворениях – и не убегал от читательских вопросов, – но в песнях, в том жанре, в котором, по словам Н. А. Богомолова, бесспорно и очевидно проявлялась его гениальность, почти всё было для него самого подарком неизвестно откуда. Он ощущал себя не столько музыкантом, сколько инструментом.
«И вот мы теперь без него эту загадку разгадываем», как сказал Достоевский в пушкинской речи; одни заходят со стороны структуралистской, филологической, текстологической, изучая повторяющиеся лексемы и сквозные мотивы его песен и стихов; другие изучают его личность, его страхи и пристрастия, политические и литературные взгляды. Третьи, как Марат Гизатулин, пытаются по документам реконструировать его биографию, отыскивают предков и родственников, пишут семейную историю, поднимают приказы по школе и газете, где Окуджава работал до 35 лет – до того возраста, когда о нем впервые широко заговорили.
