Посох с серпообразным навершием хищно свистнул, отражая рубиновый блеск затменного солнца, располосовал влажный воздух, рассек лицо не сумевшего заслониться противника, того откинуло на пять футов, но раненый тотчас вскочил, бросился, метя в висок. Кровь заливала ему глаза, дышал он надсадно, с рвущим легкие хрипом, и дрался – как перед разверстой могилой, отчаянно выкладываясь в каждом рывке.
Эрей принял удар, поймав меч на посох, закрутил, заставляя врага потерять не оружие, так равновесие, краткий разворот, сближение, – и скрытый в подпорке клинок пробил живот Стагнара вместе с кольчугой. Какое-то время они стояли, вплотную, почти обнявшись, точно партнеры в танцевальной зале. Кровь сочилась из губ наемника, принуждая ноздри мага трепетать в предвкушении чужой смерти. Стагнар в последний раз захрипел и потянулся пальцами в латной перчатке к горлу убийцы. Эрей отступил назад, отпуская посох, и воин медленно упал на спину, вцепившись рукой в древко. Тело подпрыгнуло, взорвалось гейзером горячей крови, зрачки отразили далекие звезды, но веки упали, как флаг над крепостью. Воин дернулся в последний раз, будто кланялся зрителю, и растаял в последних лучах.
Эрей оттер пот и хищно прищурился, подбирая освобожденный посох. Удовлетворенно кивнул. Этот призрак вышел удачнее прочих, сильный и злой, мастер каких поискать. С таким сражаться – что учиться заново.
Он прошел в замок, ощущая его пустоту острее, чем прежде, вспоминая пиры, что закатывал дед, старый Брагант Э’Вьерр, вновь и вновь поражавший соседей. Ныне и роскошь, и сотня слуг, фамильные земли древнего графства, само имя его и воинская доблесть остались в прошлом. Не возродить, сколько ни бейся. Как не воскресить жену.
Она ушла к Седой Деве, его Анамея, во время страшного мора. И разум угас от потери, заставив искать быстрой смерти, достойной великого воина. Что было безумней попытки прорваться сквозь границу Аргоссы? Не грех, а подвиг, баллады слагать после гибели, если будет кому. А он прошел. Пропустили. Он, воин, нес в своих жилах семена темной магии. Он оказался угоден и проклят.
Вспомнилось вот, надо же… Сотню лет пытался забыть.
Память – ты проклятье и жертвенный крест обретших бессмертие! Давно нет жены и приемного сына, и внук убелен сединами, как инь-чианьский утес, а все вспоминается, вспоминается. Чувства умерли, сердце мертво, а память упорной звериной хваткой цепляется в прошлое, дура безмозглая. Потому что нравится вспоминать, каково это – быть человеком.
