Лифт молчит. Его серые створки продолжают угрюмо на меня смотреть, храня за собой напрягающую тишину. Я нажимаю на кнопку во второй раз: из шахты не раздается ни единого звука. Мой палец снова оказывается на кнопке и с силой давит на нее – никакого отклика. И снова…
И снова, и снова, и снова… Результат не меняется.
Я могу закричать, ударить по створкам лифта, пнуть валяющуюся рядом бутылку из-под пива… Могу выпустить пар. Но все, что я себе позволяю – это тихий, прерывистый вздох.
Ты – хозяин своих эмоций.
Ты – повелитель своих действий.
Под ногами втоптанный в пол и покрытый слоем пыли лист бумаги с напечатанным текстом:
«ЛИФТ ВРЕМЕННО НЕ РАБОТАЕТ.
ПРИНОСИМ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ ЗА ДОСТАВЛЕННЫЕ НЕУДОБСТВА».
Он от меня прятался и заставлял жать на кнопку. До этого момента. Теперь я тебя вижу.
В правом нижнем углу – частично стертая датировка объявления. Жильцы этого дома поднимаются на своих двоих уже почти три месяца.
Поднимаются вверх, пока жизнь катится вниз.
Ноги есть – дойдешь. Ног нет – твои проблемы.
День за днем.
Пахнет сыростью. Пахнет плесенью. Пахнет лужа в углу.
Четыре шага к лестнице. Расшатанные ржавые перила со скрежетом вздрагивают от моего прикосновения. Я одергиваю руку – не хочу создавать лишнего шума.
Идти и ничего не трогать – отличный план.
Первая ступенька…
Вторая…
Под туфлями хрустит сухая, осыпавшаяся со стен краска, смешанная с кусками штукатурки. Эхо «капитального ремонта».
Пятнадцатая…
Тридцать шестая…
Пятьдесят седьмая…
Переполненные окурками железные банки, засохшие следы от слюны и стойкий запах дешевых сигарет – украшение каждого этажа.
Насквозь пропитанные стены. Насквозь пропитанные легкие.
Восемьдесят девятая…
Не знаю, почему я решил, что если считать ступеньки, то подниматься будет проще. Глупость.
Доведи до конца то, что начал.
Сто двадцать шестая… Седьмой этаж.
Сверху доносятся женский плач и мужские голоса. Кто-то кашляет… Этот «кто-то» шумно набирает в легкие воздух, и подъезд содрогается от нового приступа кашля. Мокрота не хочет выходить. Я слышу характерные звуки. Я знаю, что нужно делать, но «кто-то» не знает.
Плач прекращается, берет передышку и становится еще громче. В нем нет ни отчаяния, ни боли, ни тоски. В нем нет эмоций. Оболочка, за которой прячется нечто страшное.
