Пленница повела плечом, силясь размять затёкшие мышцы. Звякнули звенья цепи, спиралью опутавшей тело от шеи до ног. Риана стояла на коленях – цепь, закреплённая у стены, не позволяла подняться в полный рост.
Риана не знала, сколько дней прошло за стенами её тюрьмы. Она не пыталась считать, потому что не имела возможности ни делать зарубки, ни наблюдать лучи света, ползущие под потолком – в темнице не было ничего, что позволило бы пленнице ощутить хотя бы тень власти над собой.
Она не знала, сколько времени прошло, но отчётливо ощущала, что удушающее, всеохватывающее безумие подползает всё ближе. День за днём. Час за часом. За ночью ночь.
Редкие визиты палачей прекратились так давно, что иногда Риане начинало казаться, что это было сном.
Раз в неделю приходил безликий надзиратель. В молчании опускал на пол доску с едой – кусок мяса размером с ладонь, вполовину меньше жира, краюху хлеба и крынку с водой. Вся посуда была из дерева – видимо, чтобы пленница её не расколола. Рук ей не освобождали. Риана ела как собака, наклонившись. Они и называли её собакой. Она никогда не возражала. «Лучше быть собакой, чем гиеной», – так считала Риана.
Она пробовала считать время по этим пайкам, но голод мешал запоминать, а если пленница думала о еде – становился только сильней. Она успела насчитать четыре по четыре и ещё раз по четыре пайка, когда поняла, что уже не знает, сколько раз умножала. Риана умела считать, но с каждым пайком соображать становилось всё трудней. Она чувствовала, что стремительно тупеет в этой темноте.
– Хотела бы я знать, что случится раньше – Крылатые Предки заберут к себе или Песнь заглушит все звуки царства людей?
Риана иногда говорила сама с собой. Это было нужно, чтобы убедиться – она не забыла ни один из языков, которые знала. Когда-то их было много, этих наречий, но Риана всё чаще ловила себя на том, что путает их между собой.
Когда-то давно – семь или восемь по семь пайков назад – она пыталась заводить разговор с тем, кто приходил с едой. Тогда он бил пленницу плетью по лопаткам, впечатывая в кожу холодную тугую цепь.
Риана не любила жаловаться. Ни на голод, ни на темноту и боль. Но не была настолько глупа, чтобы бесконечно делать то, что приносит эту боль.
Боль была тем, что даэвы умели делать лучше всего. Они, казалось, знали все оттенки этой многоцветной субстанции, так что порой Риана с завистью и восхищением думала об этом мастерстве. Наставникам, поровшим юных катар-талах шипами агавы, чтобы приучить тех к сдержанности, было далеко до даэвов.
