При каждом потуге её живот раздувается до отвратительных размеров. Он смотрит на него и боится. Вот-вот, думает он, эти уродливые растяжки станут трещинами, а трещины зазияют кровавыми ранами, из которых покажется густая краска крови и поползет по ее натянутым бокам. Но этого не происходит. Кожа выдерживает все.
Пахнет родами. Сырым мясом. Живыми внутренностями. Потом. Она хрипит и скулит сквозь зубы, но спасительная муть и глушь вокруг, как в контузии, заглушает для него этот непереносимый аккомпанемент. Она уже и не человек вовсе. Он не человек тоже, пока способен спокойно наблюдать происходящее. Он хочет выйти. Но не может пошевелиться. Он хочет закричать. Но не способен выдавить и звука из разинутого рта. Ему нужно быть здесь.
Его узкий взгляд вдруг расширяется, становится панорамным. Он замечает, что в палате есть еще люди – человечки в белых халатах. Их слишком много. Они кривенькие и суетливые. По-дурацки быстро, как в ускоренном режиме прокрутки кинопленки, они бегают вокруг неё, обступают, тычут в тело приборами, щиплют за кожу, ведут себя, как дикарские детишки при встрече с белым человеком. Заглядывают внутрь. Она ревёт вепрем. Он закрывает руками уши, но продолжает смотреть.
– Его нет! – орут врачи хором, – Ребёнка нет!
Все стихают на секунду. Чтобы она заорала с новой силой:
– Лёня, он в тебе! Он теперь в тебе!
Человечки синхронно оборачиваются и впериваются в него, как обезьяны. Лиц не видно – одни чёрные глаза и хирургические маски. Он смотрит вниз – его живот округляется и растет на глазах. Ещё пару секунд и он не видит свой пах, ноги. Внутри него начинает что-то толкаться. Из бока под ребром выползает детская пятка. Его колотят под ребро изнутри. Что-то новое. Замутнённость пространства проясняется, когда ей надо бы затопить все вокруг.
– Рожай! – кричит она, – Лёня, рожай, иначе он задохнется в тебе! Он умрёт в тебе, слышишь!?
«Как рожать-то, дура?» – думает он про себя, но ничего не произносит. Но здесь и сейчас говорить не обязательно. Она читает его мысли, но заливается слезами, задыхается и лишь указывает глазами на скальпель, который, конечно же, оказывается у него под рукой. И уже в руке против его воли.
