В стране великой, на земле благодатной, в тесноте стен монастырских сошлись трое. Молодой послушник богатырского роста, розовощекий от природы, побагровел от недовольства сильного. Жадно глотая воздух в духоте комнаты, держал он слово перед игуменом о событии, которое не только увело его с дороги домой, но и напомнило о печали дня прошедшего. Печаль, принудительно и практически полностью заглушенная к вечеру водой огненной в теле молодца, стала причиной появления третьего собеседника.
– Он из этих, реставраторов, будет, начальник. Шел я, шел своей дорогой, вижу – копается опять там. Сегодня днем лазили в могилу, и вот… Мы, прости Господи, все обет молчать дали, но второй раз я не могу – грех! Покойника тревожить! Еще и такого! Люди гибли ради этого места, а тут… Я его остановил силой, он отпор не дал…
Рукой он крепко держал нарушителя за плечо пиджака, прижимая его к стулу, невольно ища опору для себя.
Сидел мужчина лет сорока с кровавым подтеком на брови. Сидел, смиренно опустив глаза. Руки его были сжаты в замок, а грудь поднималась при дыхании шумном. Казалось, если он разомкнет ладони, то из них высвободится сила нечеловеческая, а из груди вырвется огонь, дыханию дракона подобный.
– Отправляйся, родной, спать, ночь на дворе, а мы потолкуем с между собой, – успокаивал послушника игумен.
– Да я его… – богатырь резко потянул пиджак нарушителя на себя.
– Иди с Богом. Спасибо тебе, – батюшка приблизился к молодцу и рукой направил его к выходу.
Блюститель порядка, продолжая бубнить себе под нос недовольство коммунистами, безбожниками и прочими товарищами, порушившими страну великую, отпустил свою жертву и, зашатавшись в дверном проеме, как шар в лунке, преодолев порог, сошел вниз по дорожке.
Военный чиновник, коим оказался мирянин, поднявшись со стула и расправив плечи, обернулся великаном, ростом на голову выше задержавшего его послушника.
– Спасибо, что силу не применили против Георгия, Лев Константинович, беспокойство в нем поселилось, хоть и по́стриг у него вскоре, – благодарил настоятель. А вас какая сила на могилу опять завела?
– Батюшка, я справиться перед отъездом хотел, все ли на своих местах.
– От сего дня ничего на свои места встать уже не сможет… Та же печаль, тревожившая молодого послушника, черной тенью легла и на лицо старца.