Влюбленный Достоевский

Три года назад, когда я писал «Игру в кино», я искренне считал, что давным-давно расстался с кинематографом и могу этой книгой подвести итог своей кинобиографии. Издатель воспринял эти мемуары без всякого энтузиазма: мемуары – вещь некоммерческая. Но, как ни странно, «Игра в кино» оказалась живучей, как серый утенок – изданная поначалу крохотным тиражом, она выдержала уже с десяток допечаток. Одновременно – по закону «never say never» – судьба самым банальным драматургическим рондо вдруг закольцевала меня идеей фильма о первой любви Достоевского, мюзиклом о Тверской и другими кинозатеями.

Таким образом родился этот сборник – в него вошли сценарии и пьесы, написанные в моей первой, подсоветской жизни, и вещи, родившиеся только что, в моей третьей жизни, постэмигрантской.

…А был он молод, он был непристойно молод – пятнадцать с половиной лет. И поэтому он еще гонял в футбол с мальчишками нашей улицы. Я помню ее и вижу – нашу Бондарную улицу, этот раскаленный асфальт узкой мостовой и каменный коридор приплюснутых друг к другу домов с плоскими крышами, залитыми киром – смесью битума и асфальта.

Днем здесь – душное пекло, жар источают и дома, и мостовая, а кир, расплавившись на солнце, стекает по водосточным трубам, как густой черный мед. В руках у кирщиков длинные стальные мешалки-ковши, а сами они измазаны копотью и похожи на сталеваров, и горький дым из котла плывет по улице и никуда не уплывает, поскольку ветра нет и уплыть дыму некуда, разве что в открытые окна квартир и в балконные двери.

В квартирах дым оседает копотью на белые скатерти и покрывала, на лаваш и мацони, которым с утра до ночи пичкают многочисленных грудных и негрудных детей нашей улицы. И когда чернеют белые тюлевые занавески и копоть вместе с изюмом плавает в манной каше или в черную крапинку рябит только что выстиранное и вывешенное для сушки белье – шумней шумного становится на нашей и без того не тихой улице. Разъяренные старухи, давно опустившие чадру с лица на плечи, перегнувшись через перила балконов, осыпают проклятиями флегматичных кирщиков и заодно с ними мальчишек, гоняющих в футбол. Только в южных городах, пестрых от многоязыковой смеси, можно услышать такие красивые и звучные проклятия, расцвеченные, как палас, ругательствами всех закавказских языков плюс великий и могучий язык старшего северного брата. О, эти проклятия – воистину гремучая смесь!