Дорога неспешно шла через перелески и поля, изредка поворачивая
то вправо, то влево. Никто уже не вспомнит, почему и зачем ей нужны
были эти извивы; быть может, когда-то она огибала широкие ручьи или
овраги? Или мешал её бегу кусок скалы, принесённый могучим
ледником? Кто знает, сейчас ничего подобного рядом не было видно, а
поворот был. Что там, за ним, ещё поди разбери, тем более, что уже
вечерело, и подступающая ночь вычернила стволы деревьев и накинула
густую тень на кусты и разнотравье подлеска.
Вот и решили четверо путников не пытать удачу, а сделать привал
тут, на небольшой поляне. Они расстались с своей спутницей —
дорогой, с которой провели вместе весь день, и отправились собирать
хворост. Быть может, утомление тому причиной или что ещё, но
разговаривали люди мало, обмениваясь иногда лишь парой-тройкой
слов.
Разведя огонь и рассевшись вокруг, они наконец расслабились.
Трое были одеты в мундиры. Эти мужчины сидели вокруг костра
свободно, вытянув натруженные ноги и разложив вокруг свои вещи:
заплечные мешки, кожаные пороховые сумки, пистолеты; чуть в стороне
стояли составленные в пирамиду ружья. О том, что это служивые,
говорили и их лица — усатые, но без бороды, с морщинами, а кое-где
и шрамами.
Четвёртый — парень, едва перешагнувший порог отрочества, с
цыплячьим пушком под носом — в компанию не вписывался: безоружный,
в ношеном коричневом кафтане, расшитой рубахе-косоворотке навыпуск
и серых, заправленных в сапоги, портках. Его вполне можно было
принять за подмастерье или сына зажиточного крестьянина.
Хоть и шли по дороге вместе, но теперь каждый ел своё: кто яйца
с хлебом, кто солонину. Один из них, повыше и покрепче прочих, а по
годам самый старший — на висках его уже белела седина — развернул
перед собой тряпицу с жаревом. Он брал рукой куски мяса, отправлял
их в рот, сопровождая каждый зубчиком-другим чеснока, и жевал
долго, с чувством, не упуская из внимания ни волоконца. А когда с
мясом покончил, то сдобрил солью краюху и принялся за головку лука.
С хрустом откусывал он от неё изрядные доли и заедал их горбушкой.
Приговорив луковицу, глубоко вздохнул, неспешно выпустил воздух и
полез рукой в сидор*. Пошарил в нём скорее для порядка, чем для
поиска и достал маленькую пузатенькую фляжку, сделанную из тыковки.
Зубами вытащил деревянную пробку, глянул, хитро сощурившись, из-под
бровей на спутников и принюхался к содержимому.
