Книга «Ироническая империя» написана тем уклончивым и увлекательным стилем, который не тщится вызвать доверие, рядясь в мундир авторитета, но будит в читателе ответную вибрацию мысли про самое увлекательное в России – ее власть и ее общество.
Повествовательный блеск этот может и раздражать глаза: каждый абзац вспыхивает новыми определениями только что выдуманных и мгновенно снабжаемых плотью и историей сущностей, но он необходим для того, чтобы подступиться к нешуточно сложной авторской задаче: описать главную тайну и при этом самое бросающееся в глаза свойство нашей политической машины – ее неистребимую ненастоящесть. Ее имитационность во всем – и дурном, и хорошем.
С этим сталкивался всякий, впервые приходя на госслужбу: думаешь причаститься в храме четырехсотлетней бюрократии, а там все как вчера родились и дальше завтра не глядят. Ничего не готово, каждая задача возникает ниоткуда и решается наново, и всё как будто слегка изображает то, чем не является. А как же то единственное, в чем, по выражению Бенджамина Франклина, можно быть в жизни уверенным: смерть и налоги? Или, переводя на русский, воровство и убийство – они-то настоящие? Но подавляюще большая часть политической машины не занимается ни вторым, ни даже, что особенно обидно, первым – она пытается производить госуслуги, часто не без успеха, но в основном производит впечатление.
Это свойство пытались как-то связать с постмодернизмом, хотя оно старше первых разговоров о постмодерне, а самим имитаторам не до красивостей: они заняты постоянной обороной от лично порождаемых угроз. Как сказано в другой прекрасной книге о России, Nothing is true and everything is possible. Ничто не правда, ничто не невозможно. Отсюда исходит соблазн, который водяным зна́ком просвечивает на каждой странице книги: самому влезть и попробовать поиграть в этот прелестный живой конструктор. И при этом не лишиться пальцев.
Екатерина Шульман
политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС
Политическая социология Глеба Павловского
Ренессансная модель политического мышления не предполагала наличия границы между теоретизированием и праксисом: условия верификации знаний об обществе еще не были отделены от условий их производства. Теория мыслителя, неспособного выстроить солдат в колонну или изгнанного из города после разгрома своей политической партии, тут же оказывалась de facto несостоятельной. Характерный симптом такого отношения к политической мысли – издевательский тон, в котором Маттео Банделло в Le Novelle рассказывает о попытке Никколо Макиавелли – на минуту, автора Dell’Arte della Guerra – покомандовать отборными наемниками Джованни делле Банде Нере. Промучив солдат лучшего кондотьера Европы и своего большого поклонника несколько часов, Макиавелли так и не смог добиться построения, описанного им в «Искусстве войны». Зато был чрезвычайно красноречив вечером во время ужина в палатке военачальника. «Никколо был прекрасный и убедительный рассказчик, – ерничает Банделло, – но есть разница между людьми, которые умеют хорошо писать о таких вещах, и людьми, которые умеют их делать».
