Я была в третьем классе, когда узнала, что тот, кто поет «Дикий город» в машине по радио, и тот, кто присылает чеки моей матери каждый месяц, – один человек. Имена не совсем совпадали: диджей звал его Фредди Рикс, а на чеках значился Фредерик Ричардс.
У меня всегда был хороший слух. Вздох матери, с которым она открывала его конверты, был точно таким же, с каким она выключала радио.
Она не говорила о нем, даже когда я умоляла.
– Он чужой человек, Рейчел. Не думай о нем.
Но все остальные думали. Фредди Рикс был номинирован на «Грэмми», когда мне было десять, а его второй альбом месяцами занимал первые строчки музыкальных чартов. Пока я росла, я слышала его музыку в рекламе роскошных автомобилей по ТВ и стоя в аптечных очередях. Я читала его интервью для журналов People и Rolling Stone.
Я вызубрила страничку о нем в «Википедии». Моего имени там не было. Не было и имени моей матери.
Несмотря на это, мой интерес только рос. Я покупала его музыку на деньги, что получала за подработку няней, и сохраняла каждую журнальную статью о нем, какую только могла найти. Я была бешеной маленькой фанаткой, и в этом не было ничего хорошего.
Если мы с мамой ссорились, я вешала очередную его фотографию над кроватью. Или же втыкала наушники в уши, игнорируя родителя, сидящего рядом, ради того, чтобы послушать родителя, которого никогда не видела.
Я так злилась, что она отмалчивается. Сейчас я бы отдала что угодно, лишь бы взглянуть на нее еще раз.
Что угодно.
Но у меня больше не будет шанса выключить музыку и услышать мамин голос. А человек, который не удосужился появиться за почти что восемнадцать лет? Похоже, он сейчас ждет в кабинете социального работника, чтобы со мной встретиться.
Мне становится дурно, когда фургон подъезжает к офису управления по делам детей и семьи. Мои руки вспотели настолько, что я с трудом расстегиваю ремень безопасности. Вытерев их о джинсовую юбку, я нащупываю засаленную ручку двери.
Каждый раз, когда еду в этой старой машине (той же самой, очевидно, что спасает детей из подпольных лабораторий по производству мета, или что там еще делают социальные работники), я думаю: «Это не моя жизнь».
