Деревня Веселово. Июль, 1942 год
Мы стояли в окружении уже больше недели. В каком-то леске близ Камышина, рядом с деревенькой с неподходящим в данных обстоятельствах названием Веселово. Уж чего-чего, а веселья было мало. Лес с редко стоящими деревьями, в котором укрывались остатки нашего батальона, был лысым после артиллерийского обстрела, поэтому спрятаться здесь было довольно затруднительно, но выбирать не приходилось. У немцев, окруживших нас плотным кольцом, мы были как на блюде, не ясно только, зачем они медлили перед тем, как хорошенько поджарить остатки нашей части и отправить на тот свет. Мы каждый день ожидали подкрепления, которое было обещано, но тщетно.
Положение наше ухудшалось еще и благодаря погоде, которая, видимо, решила перейти на сторону фрицев. Третий день, казалось, без перерыва лил дождь, не оставляя нам даже сухой одежды. Про еду и говорить было нечего, скудный провиант стремительно исчезал в наших желудках бесследно, чистой воды практически не осталось, и ее решено было давать только раненым. Питались мы с ребятами подножным кормом, жалея о том, что пора березового сока прошла.
Голод сводил с ума и забирал остатки сил. Я часто представлял мамины булочки с маком, тающие во рту, которые она пекла для нас с отцом каждые выходные. Воспоминания о благоуханиях свежей выпечки омрачались царившим вокруг смрадом и запахом сырой земли, напоминавшим о том, что скоро мы все в ней окажемся, отдав Богу душу за родину и товарища Сталина. Уныние медленно, но верно одерживало победу над моим духом.
– Жень, у тебя махорки не осталось? – обратился ко мне наш командир, когда доковылял до большого, чудом уцелевшего дерева, под которым я сидел, пытаясь укрыться от дождя. Он был ранен в ногу и еле передвигался. Несмотря на то что голень была залита не ясно откуда взявшейся зеленкой и крепко перевязана грязными бинтами, это не приносило ему никакого облегчения.
Я поднялся, чтобы помочь ему сесть.
– Найдется!
– Ну хоть что-то… – Он тяжело дышал.
– Вы держитесь, скоро прибудет подмога. – Я ободряюще похлопал его по плечу.
– Нет, Женька, тут и останусь, сгнию в здешней земле.
