Последний Архимаг

Тишина, царившая в библиотеке, была не обычным отсутствием звуков, а скорее ощутимой субстанцией, накапливавшейся столетиями меж книжных полок, уходящих в полумрак. Неподвижный, спертый воздух был пропитан уникальными ароматами: сладковатый запах истлевающего старинного пергамента, терпкий запах переплетов, сделанных из кожи забытых существ, и едва различимый горьковатый призрак угасающего заклинания, поддерживавшего жизнь в этом месте. Пыль, словно пепел времени, мягким покрывалом окутывала свитки и книги, лежащие на массивном дубовом столе, и тонким серебряным слоем ложилась на плечи человека, склонившегося над раскрытым манускриптом.

Его имя было Элиан. Когда-то, в эпохи, исчезнувшие из памяти современных рас, это имя произносилось с дрожью, опасением и почтением. Архимаг Элиан, Сокрушитель Завесы Миров, Безумец из Пылающей Башни, Последний Страж Искр Первоздания. Сейчас же все эти звучные титулы значили немногим более, чем шепот ветра в пустыне. Он был всего лишь старцем, чье изможденное тело стало темницей для духа, истончившегося за неисчислимые годы, духа, уставшего от самого факта существования.

Его длинный, высохший палец, напоминавший скрюченную ветку, медленно скользил по пергаменту, и там, где он проходил, вспыхивали странные линии и фигуры, излучавшие холодное свечение. Это не имело ничего общего с магией в ее банальном, общепринятом смысле – не метанием молний и не вызовом элементалей. То, чем он занимался, походило на божественную хирургию, тончайшую операцию на самой ткани души. Пергамент являлся картой, но не земель или небесных тел, а его собственного «Я», его разума, его воспоминаний – всего того, что определяло его как Элиана.

Он откинулся на спинку кресла, скелет, облеченный в парчу и шелка, когда-то стоившие целые государства, а теперь столь же обветшалые, как и их владелец. Его кабинет не был просто комнатой. Это была целая реальность, изолированная от течения времени и запечатанная на краю вселенной. Здесь, в своей Башне, возвышающейся над пропастью небытия, он наблюдал, как рождались, расцветали и исчезали империи, как изменялись языки, и как сама магия, жизненная сила вселенной, постепенно истощалась, вытесняемая грубым, механистичным натиском зарождающейся науки. Он был последним хранителем подлинного, глубочайшего Знания, и это знание стало его величайшим проклятием, ибо за пониманием тайн жизни и смерти последовала лишь бездонная пустота пресыщения.