Нам было даровано самосознание. Однако, насколько мы действительно осознаём себя как человека, как единое целое и множество собственных аспектов и качеств одновременно?
***
На моей душе, на моей маленькой, непримечательной душе, тяжёлым грузом сидела тоска. Порой я пытался её представить. На ум приходил чёрный, тягучий сгусток, источающий едкое зловоние, однако, одновременно он настолько тёплый и мягкий на ощупь, что его не хочется выпускать из рук.
Я нередко задавался вопросом – а где же в нашем теле та самая «душа»? Те, кто вообще верят в подобное, говорят, что она в сердце, некоторые предполагают, что в мозге, а остальные и вовсе убеждены, что человек с каждой его клеточкой – это и есть душа. Однако я всё же считаю, что у этого комочка света есть тихое местечко, где оно источает своё мягкое тепло.
И вот где-то в моём теле, где находится душа, погас свет – тот самый сгусток медленно обволакивает малютку, шипя, обжигаясь об её горячий сосуд. Но душа не против – она принимает тоску, словно гладя её по голове и успокаивая.
Я думал об этом и курил, лёжа на одной из крыш мрачных гнилых многоэтажек. Я смотрел на мрачное гнилое небо мрачной гнилой страны. Какой же здесь смрад… Будто кто-то забыл, что у него в квартире есть холодильник, вспомнил про него, и, открыв, наткнулся на тошнотворный запах испортившихся продуктов. Только в данном случае все продукты – граждане этой страны.
Но я любил всё это. Любил эту атмосферу испорченности и грязи, серости и мрака. Любил и ненавидел одновременно.
Я докурил сигарету, выбросил бычок в болото из дворов и парковок под многоэтажкой. На крыше дома был невысокий уступ. Я встал на него и глянул вниз. У меня никогда не было страха высоты. Всё такой же серый двор, бегающие и вечно орущие дети, их вечно недовольные матери. Однако, родительницы начали хватать детей за руки и тащить их домой – видимо, время уже позднее.
Я бросил взгляд на некогда бывшее кроваво-алым небо, где тускнели последние угольки закатившегося солнца. Каждый раз, когда происходит закат, солнце умирает. Его кровь разбрызгивается на весь небосвод, окрашивая цветами молодого пламени и облака, и дома, и людей. Сегодня был именно такой закат.
Пора.
***
Клацнув пару раз фонарь, я огляделся. Очередная заброшка, коих множество в моём городе. Осколки битого стекла и дерева, валяющиеся тут и там. Потускневшая, облущенная краска, и, конечно же, парочка граффити – куда же без них. Впрочем, я искренне надеялся, что я обойдусь без них – без очередных группок школьников и молодёжи, ищущих приключений на свой зад. Эта заброшка не была сильно известной – у неё не было никакой мистической истории; младенцев здесь не поедали, шизофреники из окна не выбрасывались, даже бомжи не устраивали драк. Старое здание стеклофабрики, окна которой погасли в 1990 году так же успешно, как и многих других заводов Советского Союза. Но погасли они со светопредставлением – случился пожар, из-за которого обгорела четверть корпуса.
